Адвокат Гройсберг считает, что положение задержанной незавидно: по совокупности содеянного вполне вероятно, ее ждет смертная казнь».

Я сложила газеты стопочкой и молча сидела, потрясенная новыми горизонтами, которые открылись передо мной.

– Знаете, барышня, – сказал лысый человек, – а ведь я вас даже зауважал. Ведь вчера я вас специально в общую камеру поместил. Барышни типа вас, воспитанные маменьками да гимназическими учителями, только в своих апартаментах гонор держат, а чуть с народом соприкоснутся, за которого они так ратуют, так тут же истерики начинаются. А вы – нет. Я специально попросил все время за вами наблюдать. Ни единой слезинки. Кремень. Практика у меня была обширная: двадцать лет, почитай, с преступниками работаю, психологию их знаю. Для меня очевидно, что ничего вы мне не скажете. Об одном прошу. Не как следователь, как человек: очень мне интересно, что обозначают буквы S. R. Верите – спать не могу. Все лежу, ерзаю с боку на бок, и так и эдак в голове поворачиваю. Никаких идей. Вы говорите, а я пока вам чайку горяченького с лимоном и сахаром закажу.

И он сделал жест кому-то за моей спиной. Вскоре передо мной стоял дымящийся чай в стакане с подстаканником и сверху плавала желтая долька. Пах он изумительно. Наверное, со смородиновым листом, а может, такой запах дает лимон. Рядом на блюдечке лежала белая головка сахара.

– Отчего же такую мелочь не сказать, скажу, – я помешала чай, откусила сахар и сделала несколько глотков. Ничего путного в голову не приходило, и потому я сказала первое попавшееся: S. R. – это, разумеется, аббревиатура. Есть такие стихи великого английского поэта Уильяма Блейка Sick Rose, что в переводе означает больная роза. Но можно сказать и так – чахлая роза.

Я сделала паузу, чтобы отпить еще чайку и откусить сахар и продолжила. Это тоже только что пришло мне в голову:

– Впрочем, у слова Sick есть еще одно значение, переносное – залетевшая, беременная. То есть можно перевести и так: беременная роза. Так вот S. R. – это Sick Rose и есть.

Я ждала, что он в приступе ярости выхватит стакан с чаем и выплеснет его на пол – вчера он пару раз срывался, но он расхохотался:

– Оригиналка. Большая оригиналка. Люблю таких. Что ж, продолжим наше общение таким образом. Вы, барышня, явно из благородных. И наверняка ваши родные ничего не знают о вашей деятельности, но не обеспокоиться вашим отсутствием они не могут. Итак, мы подождем сводок о пропавших девицах в Пермской губернии, а заодно и в соседних. И, когда приведем к вам рыдающую маменьку да убитого горем отца, тогда и поговорим.

Я только презрительно улыбнулась – совсем в роль политической вошла.

Меня отвели в камеру, на этот раз одиночную, и ни в тот день, ни на следующий никуда не водили. В обед смотритель мне принес сумку, полную деликатесов. В ней был зажаренный рябчик, яблоки, хлеб, сыр, даже бутылка красного вина.

– От кого это?

– Просили передать-с, – сказал он пониженным тоном, – не изволили сказать, кто-с.

Я не стала ломаться и забивать себе голову всякой чепухой: кто да зачем решил побаловать меня вкусной едой. Просто с аппетитом поела и сказала про себя: господи, благодарю тебя.

У меня была уйма времени, и я опять занялась тем, что стала искать ошибку.

«Я, словно бабочка к огню, – напевала я, – стремилась так неодолимо в любовь, волшебную страну, где назовут меня любимой». Может быть, дело как раз в этом? Или все-таки в том, что Георгий был женат и это вскрывшееся обстоятельство, как яма, закрытая ветками, стала западней, из которой я не могу выбраться? Может быть, дело в том, что я все поставила на одну карту, и она оказалась битой? Или все случилось потому, что я завралась и начала свой путь с того, что обокрала папеньку? Стоил ли месяц счастья с Георгием моей, сейчас это уже очевидно, загубленной жизни?

Я не могла найти ответ на свои вопросы и страшилась думать о том, что ждет меня впереди.

День шел за днем, вставало и заходило солнце, а я все сидела в тюрьме. Лысый следователь иногда вызывал меня: то задавал вопросы, на которые я не знала ответа и потому сосредоточенно молчала, то предъявлял меня для опознания каким-то людям. Пожилые женщины всегда начинали плакать, увидев меня.

Мне не было ни скучно, ни страшно, разве что странно – а чем же все это кончится. Однажды, в сочельник 24 декабря, меня опять вызвали на допрос.

– Измучился я с вами, барышня, право слово, – сказал следователь, набивая табаком трубку, – ни одной зацепки! Словно вы с Луны прилетели. Понимаю, что начальство меня по голове не погладит, но решил я вас отпустить. Сами по себе листовки ничего не значат. Доказательной базы у нас нет. Держать вас здесь нет никакого смысла. Тем более что сегодня праздник. Нравитесь вы мне, вот в чем дело. Хочу, чтобы и у вас был сегодня праздничный ужин, а не тюремная баланда. Прошу!

И он распахнул передо мной двери.

Это было странно, но я уже привыкла к чудным поворотам судьбы в этом городе и потому, слегка поколебавшись, встала и, сопровождаемая каким-то низшим чином, вышла за ворота. В принципе он давно должен был меня отпустить. Но так благородно с его стороны – сделать это накануне праздника. Хотя мне и некуда идти… Шел густой новогодний снег. Я посмотрела налево, затем направо. Куда же мне теперь?

Андрей сидел за столом и перебирал рукопись, полученную около месяца назад от таксиста. Она все это время болталась в портфеле. Выбросить как-то жаль, а что с ней делать – непонятно. И вот пригодилась. Кажется, где-то в середине было про смертоносные тексты, меняющие траекторию жизни до неузнаваемости.

Андрей перечитал еще раз кусок про кришнаитов. Ему казалось, что там был ответ на его вопрос, но – нет. Был какой-то намек, что-то в этом было, но что именно? И вдруг понял. У него даже ногти похолодели. Откуда-то из глубин его сознания по причудливой цепи ассоциаций всплыло: 1991 год, череда самоубийств партийных чиновников.

Как перед дракой, внутри проснулись и забегали черные шарики. Они сталкивались, разбегались и вновь сходились, высекая внутренние искры, от которых кровь шла все быстрее и быстрее и которые можно было погасить, только двинув кого-нибудь с оттяжкой в челюсть.

Андрей вышел в комнату отдыха – небольшой закуток, расположенный за кабинетом, и с силой стал колотить кулаком по установленному там небольшому тренажеру. От боли в кулаке черные шарики внутри стали двигаться медленнее. Потом собрались вместе и нависли в области горла тяжелым комом.

– Лида, собери всех наших, – сказал он секретарю. От кома в горле голос словно выцвел.

– Андрей Иванович, – секретарь уже поняла, что случилось что-то страшное, но не могла понять, что, и от этого ей было еще более не по себе, – Рашид Ильдусович сейчас в Москве…