Было еще нечто не менее важное. Всю жизнь она молчаливосносила свое несчастье. Точно так же, как и я, она ненавидела царившие вокругнас инерцию и безнадежность. И вот теперь, родив восьмерых детей, из которыхвыжили лишь трое, она умирала сама. Конец ее был уже близок.

Я решил встать и покинуть свое убежище, надеясь, что сделаюей приятное. Однако это оказалось не в моих силах. Я не мог вынести мыслей о ееблизкой кончине. Поэтому я продолжал ходить из угла в угол по комнате, ел то,что приносили мне слуги, но не мог заставить себя пойти к ней.

Так миновал почти месяц, к концу которого в нашем домепоявились визитеры. Из-за их приезда я все-таки вынужден был покинуть своюкомнату.

Войдя ко мне, мать сказала, что пришли торговцы из деревни ичто они хотят лично воздать мне почести за уничтожение волков.

– Пусть убираются к черту, – ответил я.

– Нет, ты обязан спуститься вниз, – настаивалаона. – Они принесли тебе подарки. А теперь иди и исполни свой долг.

Все это было мне совсем не по душе.

В большом зале я увидел богатых деревенских торговцев. Всехих я очень хорошо знал, и все они были одеты подобающим случаю образом.

Однако среди них был весьма странный человек, которого яузнал не сразу.

Он был примерно моих лет, очень высок, однако, едвавстретившись с ним взглядом, я тут же вспомнил, кто он. Николá деЛенфен, старший сын торговца тканями, посланный отцом на учебу в Париж.

Вид его произвел на меня впечатление.

На нем был розовый с золотом парчовый костюм и туфли сзолотыми каблуками, а воротник его украшали несколько слоев итальянских кружев.Только волосы его остались прежними – такими же темными и вьющимися. Они былисобраны назад и перетянуты широкой шелковой лентой, но, несмотря на это,придавали ему тот же, что и раньше, мальчишеский вид.

Выглядел он именно так, как требовала того парижская мода.Эта мода благодаря почте довольно быстро доходила даже до такой провинции, какнаша.

Я же встретил гостей в далеко не новой шерстяной одежде иизношенных кожаных сапогах, а кружева на моей рубашке давно пожелтели и былиштопаны-перештопаны.

Мы поклонились друг другу, после чего он, как спикерделегации, развернул черную саржу и достал из нее красный бархатный плащ,отделанный мехом. Восхитительная вещь! Когда он взглянул на меня, глаза егосияли. Можно было подумать, что на самом деле сеньором был он, а не я.

– Монсеньор, – почтительно обратился он комне, – мы просим вас принять это. На подкладку плаща пошел самый лучшийволчий мех, и мы надеемся, что он сослужит вам хорошую службу в зимние холода,когда вы соблаговолите отправиться на охоту.

– И еще вот это, монсеньор, – вступил в разговорего отец, протягивая мне великолепно сшитую пару сапог из черной замши намеху. – Это тоже пригодится вам на охоте.

Меня переполняли эмоции. Эти люди, обладавшие такимбогатством, о котором я мог только мечтать, от чистого сердца преподносили мнечудесные дары и оказывали почести как аристократу.

Я принял плащ и сапоги и поблагодарил дарителей так бурно иискренне, как не благодарил еще никого в своей жизни.

– Ну уж теперь-то он станет совершенноневыносимым, – услышал я за спиной шепот моего брата Августина.

Кровь прилила к моему лицу. Я был вне себя от того, что онпосмел произнести эти слова в присутствии такого большого количества людей. Но,взглянув на Никола де Ленфена, я увидел на его лице симпатию и нежность.

– Меня тоже считают невыносимым, монсеньор, –шепнул он мне, когда мы поцеловались на прощание. – Позвольте мнекогда-нибудь навестить вас, чтобы побеседовать и услышать рассказ о том, каквам удалось уничтожить волков. Только невыносимые люди способны совершитьневозможное.

Еще никто из торговцев не осмеливался так разговаривать сомной. Мы снова на миг превратились в маленьких мальчиков, и я громко рассмеялсяему в ответ. Отец Никола пришел в замешательство. Даже мои братья пересталиперешептываться между собой. Один только Никола де Ленфен продолжал улыбаться споистине парижским хладнокровием.

Как только все ушли, я взял красный бархатный плащ изамшевые сапоги и направился в комнату матери.

Она, как всегда, читала, одновременно медленными движениямирасчесывая волосы. В просачивавшемся сквозь окно бледном солнечном свете явпервые заметил в них седину. Я пересказал ей слова Никола де Ленфена.

– Почему он назвал себя невыносимым? – спросиля. – Мне показалось, что он придавал этим словам какой-то особый смысл.

Мать в ответ рассмеялась.

– Да, в его словах действительно есть особый смысл. Онне пользуется уважением окружающих. – Она оторвалась от чтения ипосмотрела на меня. – Тебе известно, что ему стремились дать образование ивоспитать из него подобие аристократа. Так вот, еще в первом семестре, в самомначале своего обучения праву, он безумно влюбился в игру на скрипке и не могуже думать ни о чем другом. Кажется, он тогда побывал на концерте какого-товиртуоза из Падуи, чья игра была столь восхитительной, что люди утверждали,будто он продал душу дьяволу. И тогда Никола бросил все и начал брать уроки уВольфганга Моцарта. Он продал свои книги. Он играл и играл на скрипке и в концеконцов провалился на экзаменах. Представляешь, он хочет стать музыкантом!

– И отец его, конечно же, вне себя?

– Естественно! Он даже вдребезги разбил инструмент, аведь тебе известно, как относятся торговцы к любому дорогостоящему товару.

Я улыбнулся.

– Значит, Никола лишился своей скрипки?

– Нет, скрипка у него есть. Он тут же помчался вКлермон, продал там свои часы и купил новый инструмент. Этот юноша и в самомделе невыносим, но самое худшее состоит в том, что играет он действительновесьма неплохо.

– Ты слышала его игру?

Моя мать хорошо разбиралась в музыке. В Неаполе, где онавыросла, музыка окружала ее повсюду. А я слышал лишь пение церковного хора даигру ярмарочных музыкантов.

– В воскресенье, когда я шла на мессу, он играл в своейкомнате над магазином. Игру слышали все, кто проходил мимо, а его отец грозилсяпереломать сыну руки.

При мысли о подобной жестокости я даже вскрикнул. Но рассказматери чрезвычайно заинтересовал меня, и мне казалось, что я уже успел полюбитьНикола, в первую очередь за его стремление поступать по-своему в столь нелегкихобстоятельствах.

– Конечно же, ему никогда не удастся добитьсяуспеха, – сказала мать.