– Актеры творят волшебство, – ответил я. – Насцене они заставляют происходить разного рода события, они фантазируют иимпровизируют.

– Подожди, и ты в свете огней рампы увидишь, как по ихзагримированным лицам струится пот.

– Ну вот, опять ты об этом! А как же тогда ты сам, ты,который бросил все ради игры на скрипке?

Он стал вдруг очень серьезным, словно вновь ощутил страшнуюусталость от борьбы с самим собой.

– Да, я поступил именно так, – признался он. Всемв городке было известно о разногласиях между ним и его отцом. Ники не желалвозобновлять учебу в Париже.

– Своей игрой ты оживляешь все вокруг, – продолжаля. – Ты создаешь нечто из ничего. Ты заставляешь других совершать добрыепоступки. И это для меня в тебе особенно благословенно.

– Я заставляю звучать музыку, и это делает менясчастливым, – ответил он. – Что же в этом благословенного?

Я, как всегда, не стал обращать внимание на его цинизм.

– Всю свою жизнь я прожил среди тех, кто ничего несоздавал и не стремился что-либо изменить, – вновь заговорил я. – Апотому воспринимаю актеров едва ли не как святых.

– Святых? – переспросил он. – Благословенно…добродетель… Лестат, твои словечки приводят меня в недоумение.

Я улыбнулся и покачал головой.

– Ты не понимаешь. Я говорю о сущности и характерахлюдей, а не о том, во что они верят. Я говорю о тех, кто не приемлетнеобходимости вести бесполезный образ жизни только потому, что был для негорожден. Речь о тех, кто жаждет стать лучше. Они трудятся, приносят жертвы,совершают поступки…

Его тронули мои слова, и в то же время я чувствовал, чтокаким-то образом причинил ему боль.

– Во всем этом действительно естьблагословенность, – продолжил я, – есть святость. И независимо оттого, существует ли Бог, есть благодетельность. Я уверен в этом так же, какуверен в том, что за окном видны горы, а в небе сияют звезды.

Он бросил на меня печальный взгляд, и по-прежнему былозаметно, что его задели мои слова. Однако в тот момент я думал совсем не о нем.

Я вспомнил о своем разговоре с матерью и о том, чтонедостаточно хорош для своей семьи, что постоянно вызываю у них раздражениесвоим присутствием. Но если я верил в то, что говорил…

– Неужели ты и в самом деле веришь во все это? –спросил он, словно прочитав мои мысли.

– Быть может, да, а быть может, нет, – ответил я,ибо мне невыносимо было видеть его печаль.

И тогда я счел необходимым и уместным поведать ему историюсвоего побега из дома вместе с труппой итальянских актеров. Я рассказал ему отом, о чем не говорил никому, даже матери, – о нескольких счастливых днях,проведенных вместе с ними.

– А теперь скажи мне, как можно утверждать, что даритьогромное счастье и получать взамен счастье не меньшее – плохо? Своимипредставлениями мы вдохнули жизнь в городок. Уверяю тебя, это было поистиневолшебство, способное даже исцелять больных!

Он лишь покачал головой. Я понимал, что он хотел сказатьочень многое, но не осмеливался сделать это из уважения ко мне.

– Ты не понимаешь меня, не так ли? – спросил я.

– Разве тебе не известно, Лестат, что грех всегдакажется привлекательным? – мрачно ответил он. – Как ты думаешь,почему церковь всегда предавала актеров проклятию? Да потому, что театр возникеще во времена бога вина Диониса. Ты можешь прочесть об этом у Аристотеля. Абог Дионис поощрял в людях стремление к нечестивому поведению. Ты чувствовалсебя хорошо на сцене, потому что там царили распущенность, непристойность иразврат, потому что там всем заправляют последователи этого виноградного бога,а тебе очень хотелось позлить своего отца. Именно там тебе представился дляэтого прекрасный случай…

– Нет, Ники, нет, тысячу раз нет!

– Лестат, мы оба с тобой пребываем во грехе. – Оннаконец улыбнулся. – Мы оба грешили. Вели себя недостойно и пользовалисьдурной репутацией. Именно это столь тесно связывает нас.

Теперь настала моя очередь опечалиться, ибо его словапричинили мне боль. Золотой момент был упущен, ушел безвозвратно… разве чтослучится что-либо еще.

– Пошли, – сказал я. – Возьми свою скрипку идавай уйдем куда-нибудь в лес, где ты сможешь играть, не опасаясь кого-либоразбудить. И тогда мы посмотрим, присутствует ли в твоей игре добродетель.

– Ты сошел с ума! – воскликнул он, но тем неменее, схватив за горлышко непочатую бутылку вина, устремился к двери.

Я последовал за ним.

– В таком случае давай пойдем на поляну ведьм, –предложил он, когда со скрипкой в руках вышел на улицу. – Посмотри, какярко светит луна. Мы устроим дьявольские пляски, и я стану играть дляколдовских духов.

В ответ я лишь расхохотался. Должно быть, я был очень пьян,раз согласился на подобное предложение.

– Мы заново освятим это место, – подхватил я егоидею. – Мы сделаем это с помощью чистых звуков прекрасной музыки.

С тех пор как я в последний раз был на поляне ведьм, прошлоуже много лет.

Никола был прав – луна ярко освещала мрачным кольцомокружавшие поляну обугленные столбы и черную землю, на которой даже через столет после происходивших здесь страшных сожжений ничего не росло. Молодойподлесок начинал появляться лишь на достаточно большом расстоянии от поляны. Наоткрытом пространстве гулял ветер, уносясь в сторону гор и натыкаясь накаменистые склоны. Деревня была скрыта от нас темнотой.

По спине у меня пробежал озноб, но он был вызван, вероятно,воспоминаниями о том ужасе, который я испытывал в детстве при словах «сожженныезаживо», представляя себе страдания тех, кто горел на этих кострах.

Ники заиграл какой-то цыганский напев и в странном танцепустился по кругу, сверкая в лунном свете белыми с высокой шнуровкой сапогами.

Присев на обугленный пень, я пил вино прямо из горлышка. Каки всегда, я чувствовал, что сердце мое разрывается от звуков прекрасной музыки.Какой же может быть в этом грех, думал я, что плохого, кроме разве чтовозможности заново пережить собственную жизнь в этом ужасном месте? И вскоре яуже молча и безутешно плакал.