не сразу. Мама — на третий день, отец — на седьмой.

— Боже…

Карпов допил из сухой чашки несуществующий чай.

— Дачу я продал. Слишком много воспоминаний. Квартиру тоже хотел поменять. Но решил, что это уже будет предательство. До сих пор там живу.

Повисла пауза. Геннадий Иванович и так сказал больше, чем хотел.

«Сейчас она, конечно, будет говорить, как ей жаль», — подумал он.

Но Кристина сказала совсем другое.

— Знаете, у меня есть для вас профессиональный совет.

— Профессиональный?

— Да. По образованию я филолог. Это вас удивляет?

— Нет. Сейчас мало кто работает по профессии.

— Так вот, совет. Вам нужно писать о людях.

— То есть?

— Пишите о тех, кто вам небезразличен. Это может быть близкий или совсем далекий человек, но тот, без кого вам трудно представить свою жизнь.

Карпов растерялся.

— А… почему?

— Мужской вопрос. Даю вам на него женский ответ: потому что мне так кажется.

Глава восьмая

4 июня

10.32

Накануне вечером Карпов не садился за компьютер, хотя точно решил писать дальше. Пренебрежительная рецензия Лучинского на первый рассказ в конечном итоге только раззадорила его. Когда схлынула обида, а потом унялся очередной приступ самоуничижения и неуверенности в себе, на первый план вышло задетое самолюбие. Он все же напишет рассказ, который понравится кроме него еще хотя бы одному человеку. Впрочем, одному человеку понравилась и «Пирамида».

«Не преувеличивай. Понравился не рассказ — герой», — напомнил себе Карпов.

Вчерашние слова Кристины обнадежили и озадачили его одновременно. Что значит: «Пишите о людях, которые вам небезразличны»? Созданные им персонажи по определению не безразличны автору. Писать о близких? Это уже мемуары. К тому же одних близких у Геннадия Ивановича не стало уже давно, а другие как-то не завелись.

И потом, никуда не деться от условий игры. Кого из тех, без кого он не может представить свою жизнь, отправить в Турцию? Обожаемого им Булгакова? Бред какой-то…

Утро, вопреки пословице, не стало мудренее вечера. Включенный компьютер ничего не изменил. Не было героя, не было истории, не было ничего.

За дверью послышался грохот, а сразу за ним — крик Лучинского. Карпов выскочил из-за стола.

Павел Борисович сидел на полу под лестницей, держась за левую руку. Лицо его перекосила страдальческая гримаса.

— Что случилось?!

— Что случилось? А вы не видите? Я упал с лестницы и, кажется, сломал руку.

— Господи…

В гостиную вбежала Кристина. Оценив обстановку, она склонилась над пострадавшим.

— Дайте, я посмотрю.

— Вы что, еще и врач? Оставьте меня в покое!

Критик попытался отвернуться и тут же вскрикнул от боли.

— Как вас угораздило-то? — Геннадий Иванович с участием посмотрел на побледневшего Лучинского.

— Понятия не имею. Сто раз ходил по этой лестнице взад-вперед, а тут оступился. Нога подвернулась.

— Пить меньше надо, — заметила Кристина. — И ничего не подвернется.

— А это не ваше дело! — огрызнулся критик. — Помогите мне встать, — попросил он Карпова. — Слава богу, левая. И слава богу, я не левша.

— Но как же… — подхватывая Лучинского под здоровое плечо, Геннадий Иванович сообразил, какие последствия может иметь это падение. — Если придется ехать в больницу…

— Не придется, — перебила Кристина. — Врач приедет сюда.

11.02

«Скорая» прибыла на удивление быстро. Видимо, подстанция находилась неподалеку.

— Сильный вывих, — успокоил врач, осмотрев поврежденную конечность. — Когда падали — инстинктивно выставили руку вперед. Вот кисть и подвернулась.

— Вы уверены, что это не перелом? — спросил Карпов.

— Однозначный ответ может дать только снимок, но я пока не вижу в нем необходимости. Сделаем обездвиживающую повязку. Несколько дней покоя — и все должно пройти.

Когда процедура завершилась, Лучинский попробовал подняться с дивана. Внезапно в углу гостиной на полную громкость включился телевизор. Все повернулись к нему.

— Извините, я, кажется, сел на пульт. — Павел Борисович достал из-под себя «лентяйку» и выключил телевизор. — Спасибо, доктор. Можно узнать вашу фамилию? Хотелось бы встретиться с вами в иных обстоятельствах. Я умею быть благодарным по отношению к тем, кто мне помогает.

«Даже здесь не удержался, чтобы не подчеркнуть свою значимость», — с досадой подумал Карпов.

— Мальцев Роман Иванович, — ответил врач. — Насчет благодарности не беспокойтесь. Это мой долг.

— И мой тоже, — заметил Лучинский. — А в должниках я хожу недолго.

В сопровождении Кристины медик покинул дом.

Павел Борисович заметно повеселел. Он подмигнул Карпову:

— Нет худа без добра. Кажется, в результате этого инцидента между нами вновь восстановился мир. Прекратим играть в молчанку?

Геннадий Иванович не стал возражать. Критик, конечно, невыносим, но сейчас они — товарищи по несчастью.

— Вы уже что-нибудь написали? — спросил он.

— Пока нет. Всегда долго раскачиваюсь. Даже если меня ничто не отвлекает, могу часами ходить вокруг компьютера. А если еще учесть, какая прекрасная коллекция напитков в этом доме. — Лучинский посмотрел на Карпова: — Вы тоже считаете, что я много пью?

— Это не мое дело, — уклонился от ответа Геннадий Иванович.

— Да уж, откровенность — не в числе ваших приоритетов, — усмехнулся Лучинский. — Но на этом пункте мы с вами уже дважды сцепились, так что сменим тему. Не хотите проветриться?

— А вам разве…

— Почему нет? Я ведь повредил руку, а не ногу. Идемте, а то меня опять потянет навестить бар.

Лучинский поднялся с дивана, на сей раз даже не поморщившись. Видно, доктор и впрямь оказался хорошим специалистом.

11.40

— Вы действительно считаете, что «Пирамида» никуда не годится? — не удержался от вопроса Карпов, когда они вышли на тропинку, причудливым зигзагом огибавшую дом.

— Голубчик, да какая вам разница? Ведь Сергеев прав. Это лишь мнение одного человека.

— Это мнение человека, который разбирается в литературе.

— И что с того? Вы определитесь для себя, что вам сейчас важнее: сказать новое слово в литературе или чтобы вас не убили. Напечатают — и слава богу. С литературой потом сочтетесь.

— Хотите сказать, напечатать могут заведомую дрянь?

Лучинский уставился на него с изумлением.

— Вы сейчас с этим вопросом серьезно? Будто сами не знаете: процентов восемьдесят из напечатанного — дрянь несусветная.

— Так уж и восемьдесят.

— Ага! Заметьте, дискуссия только о