— Материалы, которые проходят через мои руки…

— Ваши коллеги — циники и взяточники?

— С чего вы взяли?

— Раз они пропускают то, что вы, как я понял, не пропустили бы никогда, приходится думать…

— Возможно, у них просто другая точка зрения.

— Вот! То, что вы услышали от меня — моя личная точка зрения. А у редактора — куда вы там послали свою «Пирамиду»? — может быть совершенно другая.

— И все же вы считаете, что рассказ никуда не годится, — упрямо повторил Карпов.

— Опять двадцать пять! Да что ж у вас на мне свет клином сошелся?!

— Потому что вы — профессионал. Мнение профессионала важно.

— Чем? Вы разве пишете для профессионалов? Если ваше сочинение придется по душе человеку без диплома филфака, это не доставит вам удовольствия? Любому писателю нужно в первую очередь знать, что его читают. И уже во вторую — кто.

— Но разве можно не обращать внимания на мнение тех, кто состоялся в профессии?

— Как же вы узнаете их мнение, позвольте спросить?

Карпов посмотрел на Лучинского с недоумением.

— Множество писателей, как вам известно, терпеть не может своих коллег, — продолжил тот. — Поэтому получить объективный отзыв — большая редкость. Конечно, кто-то способен высказаться и объективно. Но это ж надо догадаться, кто до такого снизошел, а кто просто с удовольствием харкнул вам в душу. А кто-то наоборот: в глаза похвалил, а сам думает: «Редкостное дерьмо!» Что же касается критиков, у нас иная стезя. Мы — как фармацевты среди врачей. Образование почти то же самое, но людей лечить нельзя. Между прочим, как маститый критик, сейчас я сам себя опровергну. Для кого пишет писатель, по-вашему?

— Я полагал — для людей. Но вы, кажется, намерены доказать иное.

— Запросто! Писатель пишет для себя. В лучшем случае, для узкого круга своих близких. Как можно писать для тех, кого ты в глаза не видел и понятия не имеешь: чем они живут, о чем думают? Нет, конечно, если среди миллионов этих неизвестных вдруг найдется достаточно любителей твоих произведений — жизнь удалась. Настоящий писатель — тот, кто пишет для себя так, что это интересно другим. А если пытаться подладиться под мнение специалиста… Давайте присядем.

Лучинский опустился на скамейку возле цветочной клумбы, мимо которой они проходили. Карпов пристроился рядом.

— Тем не менее сейчас нашу судьбу решают именно дипломированные специалисты, — заметил он. — И с этим мы ничего не можем поделать.

— Если так думать, то конечно.

— А если думать иначе — нет? Вы верите в материализацию мыслей?

— Я верю в себя. И в счастливый случай. Хотя, случаю иногда не грех и помочь. Даю бесплатный совет. Зашифруйте свою фамилию в первых буквах абзацев. Лично я так и поступил. Конечно, шансов на то, что редактор или рецензент это заметят, немного, но вдруг попадется кто-нибудь пытливый. Сколько страниц вы уже написали? — переменил тему критик.

— Ноль, — мрачно ответил Карпов.

— Жанр по-прежнему довлеет над вами? Сколько раз нужно повторять: не думайте о нем! Пишите, как хотите. Но обязательно заверните все в яркую обертку. Скормите ваши мысли так, чтобы читатель проглотил их в один присест. Помните, как в «Операции “Ы”» Шурик потчевал собаку таблетками, пихая их в колбасу?

— Конечно. И еще я помню, что собака съела колбасу, а таблетки остались.

— Будьте изобретательней.

— Это легко сказать. Как совместить несовместимое?

— Да запросто! Что вы читали в последнее время из серьезного?

— В последнее время? — Карпов задумался. — Статью профессора Кушнера.

— О чем она?

— О Моцарте и Сальери. Кушнер очень убедительно доказывает, что Сальери не мог отравить Моцарта[9]. И я с ним полностью согласен, поскольку всегда считал…

— Замечательно! То, что надо. Знаменитости, отравление… Голубчик, да вы просто сидите на сокровище! У вас есть тема, есть материал. Осталось придумать обложку. Хотите, сделаю это за вас? Минуту… — Критик наморщил лоб, немного пожевал губами… — Допустим, некий падкий на мистику нерадивый студент, который никак не может сдать экзамен по творчеству Моцарта, вызывает дух композитора из его могилы, чтобы узнать то, чего о нем не знает никто. Как?

Карпов посмотрел на Лучинского с подозрением.

— Вы издеваетесь?

— Ничего подобного! Знаете что? Я тоже напишу какую-нибудь историю про кладбище! — В порыве чувств Павел Борисович хлопнул больной рукой о колено и даже не заметил этого. — Посмотрим, у кого получится лучше. Конкуренция всегда рождает азарт. — Критик завелся не на шутку. — Нужен лишь арбитр, который присудит победу. Сергеев не подойдет, у него свои игры, в нашу он играть не станет. А что, если…

Лучинский заметил Кристину, которая возилась в саду со вчерашним деревом.

— Вот! Идеальный выбор! Согласны? Возможно, в этом случае у вас будет даже некий гандикап, потому что меня эта дама терпеть не может. Ну же, Карпов! Соглашайтесь!

Геннадий Иванович несколько самонадеянно подумал, что после вчерашней вечерней беседы у него действительно есть некий гандикап. И согласился.

«Не по-джентльменски? Так с волками жить — по-волчьи выть!» — ответил он своей совести. Совесть поворчала и отстала.

17.30

Работа кипела вовсю. Стол Карпова покрывали книги, снятые с полок.

У быстрого согласия Геннадия Ивановича на предложение Лучинского имелась еще одна причина. Оно удивительным образом совпало с тем советом, который накануне дала Кристина. Антонио Сальери, конечно, не был человеком, без которого Геннадий Иванович не мог представить жизнь. Но он занимал в ней довольно существенное место. Покоренный творением Пушкина о гении и злодействе, Карпов в свое время заинтересовался историческими нюансами трагедии, и быстро обнаружил, что великий поэт ради красного словца, то бишь увлекательного сюжета, совершенно незаслуженно оболгал замечательного композитора Сальери, на века приклеив к тому ярлык завистника и убийцы. За Пушкиным последовали другие. Но это не умаляло вину пиита. Гений особо ответственен за дела свои, ибо ему внемлют толпы. Какое-то время у Карпова все же оставались сомнения в невиновности Сальери, но статья профессора Кушнера, которую он упомянул в разговоре с Лучинским, развеяла их без следа. Почему бы не написать о человеке, чья несчастная судьба так близко его задела? Правда, главным героем рассказа будет Моцарт (кто сейчас помнит Сальери, а Моцарта знают все), но это даже хорошо: Моцарт станет отличной «колбасой». Еще недавно такое грубое сравнение покоробило бы Карпова, а сейчас он и глазом не моргнул.

Дело оставалось за антуражем. В Вене