Вообразить себе Наталью Самойлову, с ее прекрасными формамии роскошными каштановыми кудрями, посвятившую «остаток жизни» разборукаких-нибудь халдейских манускриптов, мне оказалось очень сложно. И, спору нет,наследство, свалившееся теперь, после ее смерти, на Лешковского, было весьмаизрядно. Случалось, сживали со свету и за меньшее!

Ревность и мстительность Красильщикова тоже являлись вполнеубедительным поводом для убийства. Но я доподлинно знала: эти двое – не убийцы.Ведь Самойлову вообще никто не убивал…

Да-да. В этом с пеной у рта уверял меня наш эксперт. Ниследа яда не нашел он, и внешних повреждений, повторюсь, не было. Причинойсмерти стал сильнейший сердечный спазм, доказывал доктор. Это очень странно,ведь, по всему судя, Самойлова отличалась прекрасным здоровьем. И сердце у неебыло здоровое. А вот поди ж ты!..

Словом, доктор не сомневался, что смерть наступила от самыхестественных причин. «Даже говорить не о чем!» – горячился он.

О да – говорить было бы не о чем, когда бы мы обнаружилитело Самойловой дома, на квартире у ее любовника или у подруги, в театре, вгородском саду, даже просто на улице! Однако труп ее нашли в сундуке, брошенномв Волгу и лишь чудом вынесенном на отмель. Почему, почему естественная кончинаСамойловой показалась настолько опасной человеку, в присутствии которого еесмерть приключилась, что он счел необходимым не заявить в полицию, а спрятатьтело? И считал, что сделал это совершенно надежно, был убежден, что труп ненайдут.

Почему?!

Я не находила ответа. Смущала и простая холщовая сорочка, вкоторую была одета мертвая. Лешковский удивился, увидев ее. Сказал: «Дивлюсь…Наталья никогда бы такую не надела! Она обожала хорошие, дорогие вещи, тратилана них огромные деньги!»

Красильщиков выразился еще определеннее: у Натальи-де бельебыло, словно у парижской кокотки, сплошное кружево да ленты. Она и вдеревенскую баню в такой грубой холстине не пошла бы.

Получалось что? Мало того, что Наталья Самойлова умерланеведомо где и неведомо отчего – кто-то еще и ограбил мертвую? А потом решилскрыть тело…

Может быть, она умерла от испуга? Может быть, ее кто-тонапугал до смерти?

В нашем городе давно не случалось столь загадочных историй!А тут еще то, другое преступление, «Дело пятого вагона», как мы называли междусобой историю с расчлененным трупом…

Вот я и вернулась к началу моей сегодняшней записи и к тойслабости, которую чудом не проявила.

Я сейчас наедине со своим дневником. Даже Павла ужепохрапывает в своей каморке около кухни. И слава богу! В дверцах книжного шкафая вижу свое угрюмое отражение. До чего не хочется писать! До чего хочетсяотложить это до завтра, пойти и лечь спать!

Но, во-первых, никогда не откладывай на завтра то, что можносделать сегодня, а во-вторых, я себя знаю. Завтра мне тоже не захочетсявспоминать об этом страшном, отвратительном деле… Смешно! Как будто мне удастсяо нем забыть! Как будто расследованием его не полны мои дни! Как будто именно кнему не сводится всякий разговор, затеваемый у нас, и в прокуратуре, и,конечно, в уголовной полиции, агенты которой просеивают город, словно сквозьсито! Обыватели о случившемся пока молчат, слухи не просочились в печать – пораспоряжению самого господина градоначальника, которому об сем было доложенонезамедлительно. И я считаю, что это правильно. Какое счастье, что мы живемхоть и в губернском, но относительно небольшом городе, где печатные изданиянаходятся под неусыпным контролем властей! Уверена: управляться с газетчиками вПетрограде или Москве значительно труднее. А может быть, и вовсе невозможно.Непременно сыщется какой-нибудь пронырливый журналистишка, который пронюхаетнеприятную новость – и тотчас пожелает раздуть из нее сенсацию, заботясь лишь осебе, о собственном гонораре и мелкой, сиюминутной известности, совершенно неозаботясь тем, что из малой искры суетной публикации способен разгоретьсяистинный пожар – опасный для спокойствия обывателя, нарушающий его уверенностьв завтрашнем дне, подрывающий доверие к властям, кои не в силах найти ипокарать злодея, содеявшего кровавое преступление.

С другой стороны… Вот же дурацкая моя натура! Я всегда четкознаю, что у палки – два конца, и должна видеть оба. Минуло уже два дня, а мы досих пор не знаем, кто этот неизвестный, чья судьба так трагически сложилась.Стоило нам опубликовать приметы Натальи Самойловой, как тело ее было опознано.А этот несчастный так и остается неизвестным. С другой стороны… или это уже стретьей?! – какие приметы его мы могли бы предъявить вниманию читателей?Удалось установить только, что при жизни он был невысок, худощавоготелосложения, молод – не более тридцати лет. Кожа его была усеяна частымиродинками, а также он, по вполне определенному признаку, принадлежал к числумусульман или иудеев. Мы можем предположить, что волосы его были темно-русые,однако насчет цвета глаз, наличия усов или бороды сказать нечего. Простопотому, что голова его до сих пор так и не найдена…

Нет, положительно: нутро у следователя Ковалевской самое чтони на есть дамское, слабое и несовершенное. Не могу и не хочу писать больше нислова! И не буду!

Только вывернулись из глубины дворов и оставался какой-тодесяток метров до проспекта, как вдруг шофер резко ударил по тормозам: мимо сревом и воем промчалась машина ГАИ:

– Внимание! Пропустите автоколонну! Пропустите автоколонну!

Машины прижались к обочинам, проспект опустел.

– К нам кто-то прилетел? – спросила Света,поворачиваясь в салон. Дорога вела из аэропорта, так что вопрос былзакономерен.

– Представления не имею, – пожала плечами Алена.

– Чупа-чупс сегодня возвращается из Москвы, – сообщилПак и постучал пальцем по свернутой газете, которая лежала на приборном щитке.

– Чупа-чупс! Да гори он огнем! Еще будем мы из-за этогочервяка стоять, – фыркнула Света. – Врубай сирену, Пак! Поехали!

На маленьком, узкоглазом, тонкогубом личике отразилсяоткровенный испуг:

– Так ведь милиция…

– А у нас, может быть, человек умирает! Поехали! –выкрикнула Света, краснея от злости.