в полете, как бумеранг, и ударило по лбу меня. Я был одурачен, раздавлен, уничтожен.

Но кем, кем, вот в чем вопрос, выпавший тяжелым осадком на дно моей души? Кому хватило куража играть в такие игры со мной, тертым-перетертым хитрованом, которого остерегались по жизни десятки выдающихся проходимцев? Красавцу Чернову, опередившему меня с отливкой копии еще тогда, после самого первого, восторженного моего захлеба от увиденной балерины? Или Мише-штуке, припрятавшему оригинал себе взамен отданных мне двух копий?

А может, я сам себя обманул? Может, и не было никогда в России оригинала вовсе? Может, стоит себе спокойненько шедевр Пуатье где-нибудь в провинциальном шато, принадлежащем толстому виноделу, и понятия не имеет о том, что где-то в немаленькой России корежатся судьбы из-за его бронзовых повторений.

Истинная правда сокрыта коварством, временем и пространством.

Как говаривал плотник Леха в далеком моем детстве: в нашей солнечной стране возможно всё.

Утешает одно: я вновь полюбил свою непутевую девушку, что стоит напротив телевизора. Пусть она копия, но отсвет гения Пуатье все равно запечатлен в ней, и, если внимательно приглядеться, она все-таки живая.

И вот-вот с ее губ слетит ко мне вопрос, на который я должен буду ответить судьбой.

Зеркальный ужас

Я знаю, что Бога нет, но не хочу, чтоб об этом знали другие.

И к суевериям я отношусь совершенно спокойно, можно сказать, никак.

Ни баба с пустыми ведрами, ни в черная кошка, пересекающая перед носом мой жизненный путь, ни перевернутый белый батон на столе не производят на меня никакого морального впечатления. Я не верю ни в какое суеверие.

Кроме зеркального.

Я прихожу к такому нелегкому выводу, когда думаю о Васе, моем соседе по подъезду, и обо всем том, что с ним произошло.

Он рос любознательным мальчиком, и с детства ему везло.

Он понял, что такое в жизни пруха в одиннадцать лет, когда вместе с соседским дружком, сообразительным Аликом Болтуновым отсасывал шприцем через пробку бутылки дорогой отцовский коньяк и тем же шприцем, вместо коньяка, доливал в бутылку сладкий, совпадавший по цвету, чай.

Везение заключалось не только в том, что отец пил коньяк и ничего не замечал. И даже не в том, что он пил и нахваливал, что вот, мол, какой у них, у французов, тонкий вкус, а в том, что когда он все-таки заметил, то наказал не Васю, а старшего брата Витьку, которому было уже пятнадцать, который пил все подряд, но отцовского коньяка по глупости даже не пробовал.

В школе Вася перебивался с двоек на тройки и так лихо хулиганил, что родители таскались в школу как на работу. Многократно ставился вопрос о его окончательном исключении, и Васе грозила нецивилизованная, но праведная порка, но от родительского гнева его всегда спасал один чудесный талант.

Он то и дело находил деньги. Не воровал, не, боже упаси, печатал, а именно находил. То возле универмага, то возле пивной, то на стадионе. То рубль, то пятерку, а то и настоящую бумажную десятку. Никому из его дружков такое не удавалось, даже лучшему математику школы Борьке Киммельфельду, с трудом находившему на пиво мелочь возле метро.

Мысль о том, что сын постоянно находит деньги и несет их в дом, согревала отцовское сердце и откладывала расправу над неучем на новый срок. Откладывания сложились в года, и Вася получил аттестат.

Он мечтал поступить в иняз и овладеть английским, чтобы понимать тексты любимого рока.

Когда он вошел в аудиторию, где абитуриенты сдавали экзамены, строгая экзаменаторша сказала ему по-английски: «Здравствуйте. Пожалуйста, подойдите к столу и возьмите билет».

Вася кивнул, что всё понял, и бодро ответил: «Мое имя Василий. Мне семнадцать лет».

– Очень хорошо, – сказала экзаменаторша. – Пожалуйста, возьмите билет.

– Я живу в Москве, – снова отчеканил Вася. – Моя семья состоит из мамы, папы и брата.

Строгую экзаменаторшу тронули его здоровая невозмутимость и проявленные знания. Она поставила ему тройку.

В студенческие годы выяснилось, что обаятельный Вася массово любит девочек, а девочки – и тоже в серьезных количествах – любят обаятельного Васю.

И тут ему тоже повезло.

Из многих пассий в осадок Васиной постоянности, в конце концов, выпали две девочки, которые обе сходили по нему с ума.

Одна была умной, нежной, красивой и веселой, и звали ее Любой. Жизнь с ней была бы праздником, и Вася это понимал.

Вторая была не такой умной, не такой нежной, не очень красивой и совсем не веселой, и звали ее Ларисой. Жизнь с ней была бы скучной и будничной, и Вася тоже это понимал.

Он хорошо подумал и женился на Ларисе.

Потому что папа у нее был заместителем министра мясной и молочной промышленности, а Вася с детства любил молочные продукты и спокойные будни.

Жизнь ласкала Васю нежными, тонкими пальцами в бархатных перчатках.

Везение, как и жена, Лариса, никогда ему не изменяло.

К тридцати у него была неслабая фирма, торговавшая всем подряд, он богател, он фактически продолжал находить деньги. Только теперь не на улице, а в карманах других богатых людей, которые сами с готовностью отдавали эти деньги Васе.

Но однажды давний приятель Казбек зазвал его в гости. Без всякого повода, события или торжества, просто так. Вася приглашение принял, и с этого всё началось.

Бойтесь, бойтесь ничего не значащих приглашений, господа! Под ними, как рифы под водой, скрываются подвохи.

Казбек был мужчиной видным, как горы Кавказа. Он гордился своим рестораном грузинской кухни «Эльбрус», который называл элитным и где кормили очень задорого и очень невкусно. В ответ на претензии Казбек клялся мамой, что грузинские князья всегда так ели и он точно это знает, потому что сам он есть настоящий и прямой их потомок.

Казбеку нравилось, когда его величали князем, в доме его называли только так, и, соответственно, все у него было княжеским. Княжеская жена – толстая русская Маша, княжеские дочери Лена и Ира Артюховы – не давать же девочкам фамилию Казбека Целколоманидзе! – княжеская собака системы фокстерьер, больно щипавший гостей за лодыжки, княжеская одежда, посуда, мебель, картины, драгоценности и даже итальянские жалюзи на окнах туалета.

После грузинского с русским акцентом застолья гордый Казбек вдруг всплакнул и сообщил Васе, что «Эльбрус» на грани разорения.

– Только ты, Вася, можешь спасти честь грузинской нации, – сказал Казбек.

– Каким образом, князь? – не понял Вася.

– Ты должен что-нибудь у меня купить. На круглую сумму.

Какая она, эта круглая сумма, Казбек уточнять не стал, потому что знал, что имеет дело