– Да, – сказал Мазур. – Похоже.

– Значит, ты посложнее, чем я думал?

– Значит, – сказал Мазур.

– Мои поздравления. – Глаза у Прохора стали прежними,налитыми легоньким безумием, темной водицей. – Как себя чувствует вашаочаровательная супруга?

– Ее убили, – глухо сказал Мазур.

– Ибрагим?

Мазур кивнул. Горло у него перехватило, слова не шли.

– Значит, Ибрагишка все рассчитал точно... почти. Ну, а втом, что лопухнулся, я так понимаю, не особенно и виноват... Кто же ты все-такитакой?

– Какая разница?

– Ну, интересно же...

– Скоро узнаешь, – сказал Мазур вяло. –Т а м уже много народу скопилось, порасспросишь...

Все шло наперекос. Не было триумфа, хоть ты тресни. Голыйчеловек на полу с испачканным кровью подбородком, темная водица безумия в шалыхглазах, депрессия достижения. Финал. Самая короткая операция в жизни Мазура,самый удачный штурм, блицкриг. И мерзкое ощущение тупика.

– Да, может, я не туда попаду, – сказал Прохор словнобы даже с некоторой одухотворенностью. – Потешил бы уж любопытство?

– Ты, сука, чего-то недопонимаешь? – сквозь зубыспросил Мазур. – Не осознал еще?

– А что тут непонятного? Убивать будешь. Здесь или где?Можно, я штаны надену? Страмовато как-то с голым задом сидеть, кто тебя знает,вдруг у тебя гомосексуальные тенденции...

Мазур бросил ему штаны, предварительно убедившись, что всекарманы пусты, швырнул следом рубашку – все равно пришлось бы одевать, нетащить же голого по лесу, и без того сюрреализм высшей пробы получается...

Включил рацию, поправив на голове тоненький обруч, спросилнегромко:

– Что там?

– Тишина, – ответил Голем. – На соседней усадьбеокошко загорелось, сейчас опять погасло. Я их внутрь затащил, один ещешевелится. Зачистить?

– Как хочешь. Машину подгони. Конец.

– Понял, конец.

«Болевая точка, – вертелось у него в голове. – Укаждого есть болевая точка, но тут вам не рукопашная с четко нарисованнымипособиями, искать придется самому...»

Прохор без лишней суетливости натянул одежду, сел вближайшее кресло – лицо по-прежнему отрешенное, временами губы кривитнепонятная усмешка. Попросил:

– Сигаретку брось.

Вместо этого Мазур приставил глушитель к затылку все ещележавшей без чувств блондинки.

– Не ломай мои игрушки, – поморщился Прохор.

Пистолет чуть дернулся, издав треск, словно сломалась сухаяветка. В душе у Мазура ровным счетом ничего не произошло. Потянуло вязкимзапашком пороховой гари, а Прохор сидел все так же небрежно, даже закинув ногуна ногу, – и где-то в глубине сознания, Мазур чувствовал, что сталаподниматься липкая слабость, способная вскорости захлестнуть...

– Да мать твою! – заорал он, вскакивая. – Тебечто, сучий потрох, ее и не жалко ничегошеньки?

– Мне и себя-то не жалко, – сказал Прохор, не глядя намертвую. – Это все пустяки в череде кармических превращений, мне, еслихочешь знать, даже интересно, куда я на сей раз попаду, в какое тело... –Он говорил негромко, убежденно, невероятно напоминая сейчас того ярмарочного шамана,предсказавшего Мазуру беду от третьего пожара.

И Мазур почувствовал, что безумие по капельке передаетсяему. Вскочил, ударил ногой, подхватил обмякшего Прохора, рывком выдернул ременьиз его брюк и спутал за спиной вывернутые руки. Потащил к двери. Проходя похоллу, покосился на два распростертых тела и убедился, что старательный служакаГолем, конечно же, провел зачистку, чтобы не оставлять живых свидетелей.

Ворота были распахнуты, «Жигули» стояли у крыльца с открытойзадней дверцей. Затолкнув внутрь Прохора, Мазур прыгнул на сиденье. Вокругстояла тишина, не видно освещенных окон.

– На точку? – спросил Голем.

– Туда, – сказал Мазур.

Машина вылетела за ворота, промчалась метров сто поосвещенной желтыми фонарями асфальтовой дорожке, свернула в тайгу, на уходящуюв сопки колею. Прохор, чуть раскачиваясь, нараспев декламировал:

– Для того, кто укрылся у лотосных стоп Господа, дающегокров всему космическому проявлению, океан материального мира подобен лужице вямке от телячьего копыта. Парам падам, место, где нет материального страдания,Вай-кунтха – вот его цель...

– Крыша поехала? – поинтересовался Голем. Впервые онпозволил себе не относящийся к делу вопрос.

Мазур промолчал. Видел, что это не игра, непритворство, – человек, сломавший всю его жизнь и отнявший Ольгу, живет вс в о е м мире, по другим правилам. И невозможно причинитьему ту боль, о которой Мазур мечтал последние дни. Нет болевых точек.Невозможно было бы разубедить того шамана с ярмарки, что он, погибнув отсабельного удара, не попадет в свои райские кущи, с ласковыми львами,возлежащими у ног и сочащимися чистейшим прозрачным медом ветвями волшебногодерева Гумери... Кожу содрать – можно. Разубедить – едва ли. «Морской дьявол» покличке Ящер вновь доказал, что способен выиграть, а вот с победой обстоитгораздо хуже...

– Я бы с тобой еще раз сыграл, – сказал Прохор как ни вчем не бывало. – Чудная была игра...

Прямо-таки взвыв от отчаяния, Мазур коротко ударил еголоктем. Прохор скрючился, жадно заглатывая воздух, силясь восстановить дыхание.Тем временем Мазур стянул капюшон, обруч с наушниками, швырнул на переднеесиденье, расстегнул обеими руками тугой ворот комбинезона – ему самому нехватало воздуха, кровь стучала в виски.

– Тормози, – сказал он хрипло. – Хватит дуракавалять…

Голем без команды свернул вправо, на полянку. Мазур вылезпервым. Он стоял на склоне сопки – далеко внизу, до самого горизонта,протянулись разноцветные огни Шантарска, и звезды сияли вверху равнодушно, каквстарь, далекие и чужие.

Из машины, согнувшись, выбрался Прохор, и к нему тут жебдительно придвинулся Голем – все еще в глухом капюшоне. Чуть согнувшись, Мазурдостал нож из накрепко пришитых к штанине, под коленом, ножен.

Кровь барабанила в виски. Желания не сбывались. Он мечталдрать шкуру ремнями, медленно, сладострастно, кромсать острым клинком,наматывать на сосну кишки. В какое бы там переселение душ ни верил Прохор,это его не избавит от дикой боли, мук и воплей...

Мазур мог сделать с ним, что угодно. И никого этим не вернулбы, ничего не исправил. Мертвые не возвращаются, любые изощренные пытки душу неисцелят... если только осталось что-то от души. Он искренне пытался вернутьсебя в первобытные времена – но не смог. Не то столетье на дворе. Один, безсвоего века, впившегося в тебя тысячами ниточек, во времени не прыгнешь нивперед, ни назад...