Всякое имя есть конкретное употребление общей идеи, и сказуемое, скрытое в имени, по природе своей есть идея, имеющая всеобщую значимость (или же вообще ничего не значит, лишено смысла). И здесь не различаются нисколько имена собственные и нарицательные: Сергей есть такая же общая идея, как и человек» (Булгаков 1953: 60 – 61).

Схождения с учением Потебни о роли глагольности-предикативности в развитии идей и символов слишком очевидны, чтобы говорить о них подробно. Но совмещение нарицательных имен с собственными характерно. Это – попытка свести всю проблему имени к имеславию, широкое к узкому. У Флоренского такого не было. Кроме того, высказывание полностью отметает подозрения Булгакова в номинализме.

Если можно было бы понять Софию Булгакова как единящую идею и концептуальную сущность, мы нашли бы ответ на вопрос, фаталически неразрешимый. Как семантический треугольник явления сопряжен с концептуальным квадратом сущности? Через идею-концепт посредством Софии, был бы ответ Булгакова. София одномоментно и вечно (онтологично) есть и «идея» «треугольника», и концепт «квадрата», т.е. и сущность – и не-сущность, и идея – и не-идея. София есть мечта Булгакова представить идею и вещь в их единстве как нечто живое. Одновременно и реальное и действительное, и тварное и божественное. Как и положено мечтать реалисту.

9. Сознание: слово-образ

«Как же происходит это воплощение смысла, завертывание его в звуковую оболочку, рождение символа, как возникает слово»,

– спрашивает Булгаков (там же: 26), и сам же отвечает: поскольку

«индивидуальное значение слова связано с корнем»,

то

«и вопрос о происхождении слова ближайшим образом зависит от вопроса о корневых элементах слов».

Каждое

«самостоятельное слово имеет свое корневое ядро, и это ядро есть, вместе, и смысловое: существует первооснова слова, в которой сращение слова и смысла-идеи имеет непосредственное изначальное бытие. В дальнейшей жизни уже родившегося слова или воплотившегося слова могут происходить разные события и процессы, все умножения, изменения и усложнения смысла; сюда относятся: тропы как метафоры, метонимии, синекдохи, то, что называется „внутренней формой слова“ и т.д.» (там же: 27).

«Эта внутренняя форма слова с течением времени обычно позабывается и тем самым утеривается первоначальный оттенок смысла, та интуиция, которая вложена в данное слово <…> Различное употребление слов представляет собой как бы систему смысловых уравнений, дает возможность заглянуть в лабораторию мысли, где куется ее орудие, где она сочится как капля, растет как трава» (там же: 64).

Но язык ведь «всегда рисует», поскольку «слово онтологично», а все «слова суть самосвидетельства вещей». Слову присущ «онтологический магизм», и всегда важно знать действительный смысл слова, адекватный идее. В отношении к слову неуместно спрашивать, представление или понятие, абстрактное или конкретное выражает слово, например: вода, свет, тьма, книга и пр. Неуместно, поскольку при предъявлении слова первым делом возникает «словесный образ» – основной признак слова, т.е. все-таки представление, которое вскрывает смысл приближением к знакомым образам действительности. В словесном образе идея начинает свой путь в слове.

«Так: свет, в свете, о свете, светлый, светлого… осветить и под., – все эти варианты, или, точнее, оформления одного смысла-слова-идеи свет» (там же: 14 – 15).

Интересно, что в своих университетских лекциях Потебня также давал аналогичный пример, строя предложение из однокоренных слов с корнем «свет». По-видимому, это первое, что приходит на ум, когда думаешь о внутренней форме слова, наиболее связанной с реальными ее воплощениями, зрительными и символическими.

Тем самым слово сужает объем, усиливая свое содержание, сосредоточивая внимание на одном, самом важном признаке смысла. Слово становится именем.

Имя у Булгакова существует (существительное), оно конкретно представлено и как словоформа (корень – носитель внутренней формы), и как слово (не один лишь корень). Слова-идеи

«суть словесные образы бытия, имена – их осуществление» (там же: 61).

«Здесь надо вспомнить то, что говорилось о трехчастном составе имени: семеме, морфеме и фонеме. Конечно, имя есть известная семема, конкрет, но оно облекается в фонему, и вне ее существует, с ней неразрывно, однако и фонема может изменяться без изменения для имени. Подобным же образом и морфема».

Но дело всё в том, что имя есть целое, и

«трудность понять имя заключается в том, что оно является, с одной стороны, довольно независимым от своей фонемы, которая может и изменяться, а с другой, оно связано с ней теснее, чем всякое слово. Именно слово имеет собственный смысл и значение, которое может быть описано, между тем имя не имеет такого значения и не допускает субституций» (там же: 177).

Так оказывается, что смысл слова – явление текучее, проходящее через слово, а само слово формируется в суждении-предложения, путем исчисления предикатов при имени.

«Имя существительное есть нечто трансцендентно-имманентное, благодаря чему и возможна относительно него предикативность, как его откровение о себе, имманентное его раскрытие» (там же: 179).

«Имманентное раскрытие слова» продолжается в понятии.

10. Познание: слово-понятие

«Знает один, познают многие»,

– замечает Булгаков, но поскольку и

«знание есть творчество, а творчество непосредственно, творческие замыслы и идеи родятся в сознании» (Булгаков 1990: 33),

то и сознание порождает знание в по-знании.

Основное содержание слова в познании – понятие.

«Мышление оперирует суждениями и понятиями, представляющими собою как бы сгустки мысли <…> Эти-то логические символы и символы символов, понятия и категории и суть те колонны, на которые опираются висячие и ажурные мосты научной и философской мысли» (там же: 24).

Однако возможности понятий ограничены, они остаются всего лишь «схемами жизненной действительности».

«С нашей точки зрения, понятия годятся только для того, чтобы с возможной точностью описать, рассказать содержание той мистической интуиции, в которой непосредственно открывается каждому, в меру его духа, софийность мира» (Булгаков 1917: 223).

«Логическое слово разума соответствует внешнему, механическому единству мира»,

разум в своих понятиях

«относителен, а не абсолютен, ибо мышление не есть Логос, а только логика, логика же преодолевается на высших ступенях проникновения в софийность мира. Логика обманывает и сама обманывается абсолютной формой своего универсализма и, конечно, в этой формальной универсальности своей косвенно она отражает софийность мира, однако только косвенно» (там же: 226).

Логическое искусство, творчество из понятий – особенность научного познания (Булгаков 1990: 132), именно

«в науке выражается пробуждение мирового самосознания, причем с