поджигая находившиеся в нем машины. Не желая оставаться на месте, они полетели к Дэвидсонам, где их напоили чаем и дали плитку шоколада, которую, по словам хозяев, они копили несколько месяцев. Вернувшись в Лэнгфорд Корт, Оруэлл обратил внимание на почерневшее лицо Эйлин. "Как вы думаете, каково ваше собственное?" - спросила она. Приметы Оруэлла времен блица почти всегда подчеркивают его хладнокровие и решительный стоицизм перед лицом опасности. Марк Бенни вспоминал ужин в своей квартире, где оба мужчины и их жены решили выпить по бутылке дорогого кларета. Когда в пятидесяти ярдах от них упала бомба и подняла всех присутствующих с мест, Эйлин в шоке закричала: "Нет, нет - только не это!", а Оруэлл просто заметил: "Если бы мы были в одной из тех лачуг рабочего класса за углом, мы бы уже были мертвы как бараны". Точно так же В. С. Притчетт вспоминал, как Оруэлл сказал ему, что им повезло, что они жили близко к крыше Лэнгфорд Корт, так как можно было быстро выбраться наружу, чтобы справиться с зажигательными бомбами. "Казалось, он хотел жить как можно ближе к бомбе", - подумал Притчетт.

Через двадцать месяцев после начала войны Оруэлл все еще находился в поисках подходящей работы. Было ясно, что любая активная служба ему не по зубам, но, похоже, ему удалось пройти собеседование в отделе по связям с общественностью командования бомбардировочной авиации. Этот редут министерства авиации, которым руководил друг Оруэлла по Старому Итону Алан Клаттон-Брок, был популярным местом для литераторов: Брайан Говард, который служил там некоторое время, запомнился тем, что приносил на подносе бутерброды с возгласом "восхитительный чай!". К рассказу Марка Бенни о том, как Клаттон-Брок призвал Оруэлла обсудить с ним должность, следует подходить с осторожностью - Бенни утверждает, что эти двое никогда ранее не встречались, а Оруэлл представлен как живущий в Паддингтоне, а не в Сент-Джонс-Вуде, - но воспроизведенные им обрывки диалога выглядят в высшей степени оруэлловскими, и в той же степени - в высшей степени вашингтонскими.

AC-B: Я, конечно, ничего не могу сказать о работе, но уверяю вас, она утомительна до невозможности. А какие ужасные люди встречаются!

ГО: Я не хотел бы получать комиссионные, вы понимаете. Я был бы вполне счастлив в рядах.

AC-B: И сначала нужно шесть недель тренировать ноги - невыносимо! На самом деле, пока мне не пришло в голову думать обо всем этом как о своего рода балете, я не думал, что переживу это!

ГО: Но я люблю учения. Я знаю Руководство наизусть. Мне нужна дисциплина!

Как и все другие планы, над которыми Оруэлл размышлял с сентября 1939 года, работа в Командовании бомбардировщиков закончилась ничем. Но оставались еще кучи журналистских дел: комедианты из мюзик-холла Фланаган и Аллен в ревю "Черное тщеславие" в театре "Виктория", кинематографическая версия "Киппса" - в ранних романах Уэллса был "определенный привкус", считал Оруэлл, , который не мог пережить даже самый искусный фильм, - даже статья для Daily Express о необходимости борьбы с черным рынком. О его плохом настроении свидетельствует письмо Дороти Плоуман от середины июня, в котором он соболезнует ей по поводу смерти мужа: "Невозможно писать книги, когда творится такой кошмар, и хотя журналистской и вещательной работы хватает, существование скорее похоже на перебивание с руки на руку". Это было "гнилое время для жизни", - заключает он. Мрачность также подчёркивает его реакцию на большую военную новость конца июня - вторжение Германии в Россию. Для большинства литературных обозревателей войны это был один из ее великих символических водоразделов. Ник Дженкинс в романе Пауэлла "Солдатское искусство", несомненно, отражает реакцию своего создателя, когда, получив известие от старшего офицера, он испытывает "мгновенное, всепоглощающее, почти мистическое чувство облегчения". Даже Фрэнсис Партридж, сторонница весьма требовательной марки блумсберийского пацифизма, "поспешила рассказать остальным, чувствуя, что я несу хорошие новости".

Оруэлл, напротив, мог лишь размышлять о том, что, хотя "повсеместно считается", что развитие событий было выгодно Британии, "немцы, вероятно, не предприняли бы такой попытки, если бы не были уверены, что смогут ее осуществить". Он был впечатлен выступлением Сталина по радио неделю спустя ("великолепная боевая речь"), отметив при этом, что "нельзя найти лучшего примера моральной и эмоциональной поверхностности нашего времени, чем тот факт, что мы все сейчас более или менее поддерживаем Сталина". Советский диктатор мог быть новообретенным союзником, но для выжившего члена барселонских отрядов убийц он все еще оставался "отвратительным убийцей". Большая часть публицистики Оруэлла в последующие несколько лет была посвящена некоторым противоречиям борьбы Британии за свободу: когда во главе страны стоит в высшей степени искусный политик (Уинстон Черчилль), со взглядами которого вы глубоко не согласны, а союзником выступает военная мощь тирана, отправившего на смерть миллионы своих сограждан и предавшего революцию, которая дала ему власть. И тут, неожиданно, его настроение улучшилось. Ведь здесь, летом 1941 года, когда нацисты перешли Прут и пропагандистские советские информационные агентства сообщали, что 10 процентов всей немецкой армии уничтожено, что-то произошло.

Оруэлл и прошлое

Тот, кто контролирует прошлое, контролирует будущее. Прошлое время в романе "Девятнадцать восемьдесят четыре" - это дело тени, вопрос случайных умозаключений и обрывков деталей. В какой-то момент речь может зайти о ядерной боеголовке, упавшей на Колчестер во времена детства Уинстона, но более широкий политический ландшафт, появление Большого Брата и образование Океании остаются более или менее неупомянутыми. И все же отношение властей Океании к прошлому обоюдоострое, крайне интервенционистское и в то же время глубоко зловещее. Его достижения не являются предметом восхищения, изучения или даже использования в качестве мерила для измерения триумфов настоящего. Напротив, их разворовывают и фальсифицируют, чтобы придать подлинность современной реальности. Историей постоянно манипулируют, чтобы оправдать нынешние злодеяния, а видимые символы истории постоянно адаптируются к современным условиям. Статуя Нельсона на переименованной площади Победы снята с постамента и заменена чучелом Большого Брата, а близлежащая церковь Святого Мартина на Полях переделана под музей восковых фигур военной славы. Прошлое полезно или даже терпимо, только если оно выполняет волю настоящего, а "аристократ" - это злобный человечек в шляпе, которого "история" запечатлела в единственном акте превращения пролетариата в грязь.

Если это было пророчество Оруэлла о будущей цивилизации конца двадцатого века, то на смену чему, по его мнению, она пришла? Он был обычным англичанином из высшей буржуазии, получившим образование в элитной школе (двух элитных школах, если считать школу Святого Киприана) в компании мальчиков, которым предстояло отличиться во всех сферах политики, искусства и имперской службы. Хотя он