выходит-то, совсем свежая. Но его ничего не распиливает. Никаких странностей не наблюдается.

Пожать плечами.

Осторожно-осторожно поднять ногу. Да, держать глаза открытыми.

Сделать шаг.

… Подошва кроссовка влипла в густую тёмно-алую краску, но не приклеилась. Значит, можно идти. Скоренько и на выход. По возможности, не оглядываться.

***

Твёрдо закинув голову, Мика ступает по каменным плитам, разрисованных неровной красной, клетчасто-полосатой штриховкой.

Старается не думать о том, что по обеим сторонам дороги куда-то исчезли и скамейки, и фонари. И ветер. И снег. И деревья.

Просто вымощенный плотный бетон, сам по себе размежёванный тонким слоем цемента между отдельными блоками.

Главных ворот как-то вообще не видно.

И не угадывается, где тут и какой павильон, где аттракционы какие-то.

Просто прокинутая аллея, уходящая в сгущающуюся черноту. Да-да, именно прокинутая. Ощущается, как бумажный раскладной мостик, который можно расстелить над поверхностью.

Даже колышется характерно, словно вдавливается под весом.

А вот момент, когда от шагов стало разносится гулкое металлическое эхо, Мика совсем пропустила.

Ну, как. Сперва она точно шла по твёрдым каменным плитам.

Потом оно очень плавно ушло в не поскрипывающие, но провисающие половицы. И характерный стук от подошв кроссовок.

А теперь она отчётливо слышит чуть ржавый, решётчатый пол.

И, нет, не ускоряется и не замедляется. Продолжает спокойно идти дальше, ровно и по прямой.

Такой, тихий, именно приглушённый звук. У неё же подошвы мягкие. И стопы вот ни разу не твёрдые. Не настолько твёрдые, чтоб уж совсем звучали.

Просто тихонький цокот.

Где-то далеко впереди.

Мика сцепляет губы. Следует чёткому правилу трёх самых важных «Не».

Не отвлекаться.

Не оглядываться.

Не останавливаться.

… И, возможно, ещё четвёртое: не удивляться. Это неменее важно. Удивляться — это про осознание, которое отвлекает, заставляет осматриваться и приведёт к остановке. Ничего из этого не допустимо.

К густой черноте добавляется лёгкая дымка. Нет, вовсе не где-то рядом, а хорошо-хорошо в отдалении. Такая, стягивающаяся и вязкая. Очерчивающаяся дымка, проступающая из темноты. Именно там, где, если память не лжёт, должны находиться ворота парка.

Да, всё так, это всего лишь туман, зачем-то стелящийся к главному входу.

Ночь-то вокруг очень светлая, первозимняя. И снег с облаков валил, да и продолжает падать. Вовсе не мудрено, что в итоге туман включается. Это даже почти по законам жанра: что это за одинокая прогулка в парке аттракционов — и без него?

Без него было бы непорядок. Все с этим абсолютно согласны. Мика с этим абсолютно согласна.

Кивает собственному согласию.

Продолжает спокойно идти. Не тревожится о всё нарастающем металлическом шуме. Он тоже вполне естественный: она же твёрдо решила не отступать. Вот и шаг её — тоже твёрдый. И поэтому отбивается эхом.

Дым очерчивается. Пусть и всё ещё далеко, но проклёвывается осязаемой фигурой. Овал, висящий неслишком высоко над землёй. Почти заострённый овал, вертикальный, вытянутый.

Уже не пар, а чистый, матово-мягкий плоский рисунок белого. А на плоскости — два маленьких треугольных выреза. Под ними — один широкий, как холм: ровная линия — и вытянутая вверх матерчатая дуга.

Печальное, повисшее в темноте лицо. Оно всё ещё в отдалении, и морок его как будто бы омывает. Прочих деталей, да даже хоть каких-то контуров, намекающего на явно же длинное тело — нет, ничего подобного.

Только матовый, с прорезями для глаз и рта, белый овал.

Впрочем, не то, чтобы Мика сильно теряется. Заметила — да, ей хватило.

Как раз очень удачно занесла правую стопу.

Ровно, на все сто восемьдесят, она оборачивается — и только теперь эту самую стопу опускает, не менее выверенным, точным шагом двигает дальше. Обратно дальше. Куда подальше.

Сильно далеко заходить не приходится.

Стоило ей решиться, как и металлический лязг, да и вообще, вот эта дорога решётка, и тьма вокруг — всё, всё растаскивается, и она опять на плитах парковой аллеи. И, да, аляповатые стрелочки всё ещё перед ней.

Что немаловажно, вот там, у шатра, сразу на повороте, стоит Белая Маска, как всегда в своём ярком театральном костюме.

На его лице весёлая матерчатая улыбка, конечно же, по вытянутой дуге вниз. И серебристые звёздочками под небольшими треугольными вырезами для глаз.

Мика вздыхает. Кивает и этому знанию.

Да, спокойно подходит к поджидающему её тонкому вытянутому человеку. Тот ей даже ладонь протягивает, наклоняется, осматривает, улыбается.

— Да победил, победил, — она отмахивается, чуть плотнее в курточку кутается. — Веди уже, — принимает рукопожатие. — Давай, куда вёл.

***

Белая Маска и девочка в сизой курточке идут по ночному парку. Вдоль аллеи за чертой бордюров мерцают-мигают-вспыхивают разрозненные чёрные фонари, отбрасывают круги света на края плит.

От шатров со сладкой ватой, палаток с лимонадными аппаратами в небо поднимаются светлые, тёмные, разноцветные — много-много воздушных шариков.

Захваченные потоками воздуха, лёгким ветром, эти шарики стягиваются вослед уходящей паре. Складываются как будто волнистой, пульсирующей стеной. Липнут друг к дружке, переплетаются нитями. Из них вытягивается плотная, колышущаяся стена. И чем больше шариков сходятся вместе, тем она выше, тем плотнее и больше.

Так из них складывается самый что ни на есть занавес. И чем дальше, тем сильней и плотней он собой заслоняет пару. Мужчина и девочка — одинокие, они всё так же держатся за руки.

Уходят вдвоём в скрывающую их черноту.

И уже никого не видать — только те самые сплетённые, вьющиеся воздушные шарики — и они тянутся к небу. От земли — и до самого диска луны.

Обещание. Третье лицо

Светлое утро совсем позднего дождливого ноября.

Мика потягивается, и края одеяла спадают, а сама она — полулежит, полусидит на подушке. Сладко зевает, протирает заспанные глаза.

Шумная частая дробь капель о металлический карниз за окном такая назойливая. Так нагло её потревожила! Плохая дробь. И очень-очень настырная. Зачем она так стучит?

Зато в целом всё серое-серое, и солнце не бьёт лучами, не пытается ослепить.

Просыпаться так тяжело, особенно по настолько сырой погоде!

По этому поводу разбуженная обратно падает на подушку, лежит на спине.

Ливень продолжает настойчиво барабанить о непрочный карниз.

Гулкий и частый стук тяжёлых капель по алюминиевому козырьку.

Досадный-досадный вздох.

Нет. Всё-таки она зачем-то проснулась, и сна теперь ни в одном глазу. Вздыхает и снова садится, опирается спиной на подушку.

Оглядывается на пустое пространство рядом с собой. На такую же пустой стул у края постели. На пол