Так начали появляться легенды о Северной Мессалине.

На самом деле Екатерина удивительно сочетала сексуальную свободу с добропорядочным мещанским размеренным образом жизни.

Встав в 7 утра, накормив собачек, она проходила в зеркальный кабинет и там, окруженная зеркалами, надев «снаряд» (так она именовала очки), два часа работала на себя – то есть занималась писанием писем, пьес, «Записок» и прочего.

В 9 утра возвращалась в спальню, и там начиналось «утро Императрицы»: прием руководителей Государства и Петербурга. В спальне стоял столик карельской березы с выгибом, к нему были приставлены такой же с столик с таким же выгибом и два стула, покрытые белым штофом. В один выгиб помещалась она, в другой, напротив, – докладчик.

Дежурный камердинер во французском камзоле (никаких лакейских ливрей!), в парике и белых чулках по звону ее колокольчика входил в спальню и получал имя приглашенного для доклада. Докладчики толпились в комнате рядом…

Приглашенный докладчик входил, садился напротив, и государственное утро начиналось. Первыми докладывали: обер-полицмейстер – о событиях в городе, статс-секретари и генерал-прокурор Вяземский – «о делах до тайной Канцелярии относящихся». Следом шли доклады о военных действиях… Вот вошел наш великий полководец, сухонький, маленький, двужильный старичок – фельдмаршал Александр Суворов. Сначала – три земных поклона перед иконой, потом – один ей.

Она, усаживая его: «Помилуй, Александр Васильевич, да что ты делаешь?»

Он: «После Бога ты – одна здесь моя надежда».

И далее пошло. Пришедший на смену Панину Александр Безбородко докладывает об иностранных делах, потом – доклады о пополнении казны, судебных делах и рекрутских наборах, и прочее, и прочее…

В 12 часов слушание докладов прекращалось – начиналась укладка волос в Малом кабинете и общение с внуками. Дети поздравляли ее с добрым новым днем. Фрейлины накладывали на волосы чепчик…

День покатился: чтение иностранной почты, чтение книг, заметки по законодательству, обед в два часа… Весь день она работает, работает, даже болея. Она писала: «Праздность влечет за собою скуку, а оттуда часто рождается дурное расположение духа… Только день, наполненный заботами, избавит вас от ощущения пустоты… И если вы заболели – запомните мой рецепт. Берете тяжелобольного, запираете его одного в огромную двенадцатиместную карету, везете за двадцать пять верст, заставляете выйти и отстоять торжественную обедню от начала до конца под всеобщими взглядами. Затем угощаете двумя аудиенциями и одной беседой с приезжим коронованным глупцом. Даете подписать двадцать бумаг. Затем подаете обед, к которому приглашено еще пятнадцать человек, каждому из которых он должен оказывать внимание. Клянусь, уже в середине дня ваш больной будет здоров и весел, как птичка. И второй мой рецепт: работа, работа, работа. Но не забывайте: соединяйте делание с ничего неделанием. Наконец, третий рецепт: окружайте себя веселыми, забавными людьми».

В 6 часов вечера начнется собрание в Эрмитаже, или театр, или бал, или тихий отдых в том же Эрмитаже – беседа за картами с кружком доверенных «веселых, забавных людей» – иногда соединенный опять с работой. Тогда в Эрмитаж приглашаются послы Сегюр (Франция), Стединк (Швеция), Кобенцль (Австрия).

В 10-м часу гости Эрмитажа разъезжались или продолжали веселиться, но уже без нее. Она удалялась с фаворитом. Гости продолжали играть, а она, уходя, оставляла горку бриллиантов, которые беззастенчиво унесут после игры ее вельможные гости.

В ее спальне фаворит исполнял свои обязанности (причем не всегда – Мамонов почти год увиливал, объясняя болезнями). После чего по внутренней лестнице он отправлялся в золотую клетку – в свои апартаменты, а она тотчас засыпала.

Утром на вопрос Перекусихиной «Как почивали, матушка?» следовал ее обычный вежливый ответ: «Такой приятной ночи давно не проводила».

Она называла себя «республиканкой в душе». Я назвал бы ее точнее – «революционерка в душе». Она – рыцарь Самодержавия, но одновременно… истинная бунтарка! Она всегда и во всем преступала общепринятые границы, начиная с революционного свержения законного Императора-мужа. И она же вслед за Петром Великим совершила воистину новую феминистскую революцию.

Эта блестящая интеллектуалка позволила себе быть совершенно свободной от рабства приличий, которое налагали на женщину ее возраст и пол. Императрица решила вести себя как Император.

Будучи Самодержицей, она утверждала: все, что исходит от Самодержца, священно. Самодержец – Зевс, спустившийся с Олимпа. Каждый миг его существования – подарок подданным. Его туалет, его отход ко сну – праздник для допущенных лицезреть. Его страсти – это страсти Божества. Франция восхищалась любовницами великого мужчины – Самодержца Людовика Четырнадцатого, «короля-солнце».

И ее любовники – так же священны. Они должны радовать не только ее, но и всех подданных. Она бросает феминистский вызов Европе – подробно описывает фаворитов Гримму, который должен был оповещать мир о ее монарших радостях.

Английская королева Елизавета и датская Христина убивали неверных любовников. Екатерина не только отпускала их с миром, но награждала, и весьма щедро. Потому что все ее любовники, кроме троих (Григория Орлова, Григория Потемкина и юного Ланского), были для нее не более чем куртизанами, даже когда она пыталась превратить их в своих помощников.

«Мне не позволяли ни с кем видеться и держали взаперти», – справедливо скажет ее Фаворит Васильчиков. Ибо к нему (к ним) относилась как с содержанкам. И когда они оказывались «скушными и душными», она отпускала их, наградив «за службу», как награждали девок мужчины в борделях. А коли они ее обманывали или бросали, она их жалела, как и положено богине, одарившей любовью обычных смертных, которые дар божественный не оценили. И, отпуская несчастных глупцов, возмещала деньгами их несчастье – потерю ее, Богини. И свой бездонный резервуар слез она включала… по поводу их несчастья. И, наградив их и поплакав о них, тотчас их забывала…

Потому она и была обижена, когда муж Потемкин обращался с ней, как с обычной женщиной, – зная об измене Мамонова, щадил ее. «Возможно ли, чтоб вы меня не знали до такой степени… Вы исцелили бы меня сразу, сказав правду». Она негодует – неужели и он не понимал, кто все эти Мамоновы для нее?! И как уже говорилось, она не позволила своим придворным, этим жалким смертным, осмелиться жалеть ее, богиню! Потому так быстро появился «Чернявый». Когда выносили вещи изменившего фаворита, уже вносили в те же апартаменты вещи фаворита нового. Она не меняла эти Апартаменты Любви, потому что они принадлежали должности – куртизана, наложника. Но общество и в России, и в Европе оказалось не готовым к такой революционности «великого мужа Екатерины»… В результате Северная Семирамида получила второй столь же популярный титул – Северная Мессалина…