Впервые ее посмели публично не хотеть!

Впервые в ее жизни Императрицу бросил Фаворит.

Храповицкий записывает: «С утра невеселы. Слезы».

29 июня 1789 года она пишет по-французски длиннейшее письмо-отчет Потемкину, где бытописательница собственной жизни подробно все описывает мужу-другу:

«18 июня, выйдя из-за стола, граф Мамонов пришел сказать мне, что я обращалась с ним не так хорошо, как прежде, что я не отвечала на вопросы, которые он мне задавал за столом, что он недоволен тем, что множество людей, заметивших это, переглядывались между собой и что он тяготится ролью, которую играет. Ответ было дать нетрудно. Я сказала ему, что если мое поведение по отношению к нему изменилось, в том не было бы ничего удивительного, ввиду того, что он делал с сентября месяца [то есть история длится уже три четверти года. – Э. Р.], чтобы произвести эту перемену… что он подавил все мои чувства и что, если эти чувства не остались прежними, он должен пенять на себя, так как задушил их… обеими руками… На это он сказал мне: следовательно, вы признаетесь, что не имеете ко мне прежних чувств. Ответ с моей стороны был тот же… На что он просил меня дать ему совет относительно того, что ему делать. На это я отвечала, что подумаю, и он ушел. Через четверть часа он написал мне и сообщил, что он предвидит все неприятности и оскорбления и презрение, которым он будет подвергаться, и снова просил меня о совете. Я ему ответила: так как он не следовал моим советам до сих пор, я тоже не рискну давать ему советы в нынешних обстоятельствах. Но поскольку он меня умолял об этом, то я ему сказала, что может представиться прекрасный способ выйти из затруднения: граф Брюс через неделю примет дежурство, я прикажу ему вызвать дочь… я ручаюсь за то, что я замолвлю за него слово и он получит самую богатую наследницу в Империи; что отец, как я полагаю, охотно на это согласится. Я думала сделать приятное всем заинтересованным лицам.

На эту записку я получила в ответ письменное признание от графа Мамонова, в котором он мне сознался, что вот уже год, как он влюблен в княжну Щербатову, испрашивая у меня формального разрешения на брак с ней. Я разинула рот от изумления и еще не пришла в себя, как он вошел в мою комнату и упал к моим ногам, признавшись во всей интриге, свиданиях, переписке и секретничании с ней. Я сказала ему, чтоб он делал то, что хочет, что я ничему не противлюсь, а только лишь огорчена тем, что все это продолжалось целый год. Вместо того, чтобы обманывать меня, ему следовало объявить правду, и что если бы он сделал это, он избавил бы меня, себя самого от многих огорчений и неприятностей. На это он ничего не мог ответить, а пожелал, чтоб была позвана Анна Никитична [довереннейшая фрейлина, жена Александра Нарышкина, брата Льва. – Э. Р.]. Она пришла и так его разбранила, как я за всю мою жизнь не слыхала, чтобы кто-либо так бранился… После чего он попросил о свадьбе, которая состоится в воскресенье 1 июля: пост не дозволяет им обвенчаться ранее. Но страннее всего то, что и жених и невеста только и делают, что льют слезы, и ни тот, ни другая не выходят из своих покоев.

На следующий день после свадьбы новобрачные отправятся в Москву. Именно я настояла на этом, так как я почувствовала, что он вопреки браку чуть было не пожелал остаться здесь. И если говорить правду, имеются очень странные противоречия в его деле, на которые у меня есть почти несомненные доказательства. Что же касается до меня, то я нашла развлечение… Через неделю я вам поведаю больше относительно некоего Чернявого, знакомство с которым, возможно, зависит только от меня самой, но я сделаю это лишь в последней крайности. Прощайте, будьте здоровы».

Но происшедшее не отпускало ее, и она продолжала писать мужу: «На днях я призвала Рибопьера, который был его (Мамонова) наперсником в течение года. Я нашла его безмолвным и трепещущим. Я сказала ему, что они были оба неправы, скрывая от меня все это и в течение года обманывая меня, хуже того – не открываясь даже вам. После этого я припомнила, друг мой, все ваши слова. Вы мне говорили многое из того, что осталось в моей памяти, как например: «Нет ли амуришки», и затем вы спрашивали меня: «Не ревновали ли вы к княжне Щербатовой?» – и сто раз повторяли: «Ох, матушка, плюнь ты на нево». И никогда не подали мне ни малейшей надежды, когда я вам жаловалась. Но если вы знали об этой любви, почему же не сказали о ней откровенно? Это огорчило бы меня тогда, но, без сомнения, исцелило бы, ибо я никогда ничьим тираном не была.

Скажите мне, знали ли вы или не знали об интриге? Если вы знали о ней, то полагаю, скрывали ее, щадя меня. Но вы были неправы. Надо было сказать мне об этом. Прощайте, обнимаю вас от всего сердца».

Муж поспешил ответить: «Матушка Всемилостивейшая Государыня, всего нужней Ваш покой; а как он мне всего дороже, то я Вам… намекал… о склонности к Щербатовой, но Вы мне об ней другое сказали…»

Сын Ивана Рибопьера Александр в своих Воспоминаниях («Записки графа Александра Ивановича Рибопьера») напишет, что на самом деле Екатерина, узнав об измене Красного Кафтана, предложила ему: «…Ты знаешь, что покойная графиня Брюс была лучшим другом моей юности. Умирая, она мне поручила свою единственную дочь. Ей теперь 16 лет, и я имею право располагать ея будущностию. Женись на ней, ты из нея образуешь себе жену по вкусу и будешь одним из первых богачей в России. Женившись, ты здесь поселишься, за тобою останутся все занимаемыя тобой должности; ты будешь мне помогать по-прежнему сведениями и умом, которыя, как сам знаешь, я высоко ценю. Отвечай мне откровенно. Твое счастие – мое счастие».

То есть она предложила Мамонову по-прежнему «помогать»… но женившись на молоденькой графине Брюс, одной из самых богатых наследниц России. Иными словами, Екатерина предложила ему обманывать с нею молоденькую девочку Брюс – как ее мать обманывала Екатерину с Корсаковым!

Но Мамонову, которого Екатерина сделала богачом, не нужна старая, ревнивая, опостылевшая любовница… Он выбрал свободу.

И тогда она поспешила. Она не захотела, чтобы двор судачил о брошенной старухе. Брошенной нет, как нет и старухи! Она уже нашла развлечение. В нее уже влюблен мальчик! Боготворящий ее мальчик – Чернявый… Еще не успев женить изменившего фаворита, она отдает новый любовный приказ – к ней начинают приводить этого Чернявого!

Потемкин, занятый трудными военными действиями на турецком фронте, оставил без присмотра фронт любовный. Он забыл о сердце повелительницы, «которое не хочет быть ни на час охотно без любви». А ей надо было спешить. Императрица не может быть «брошенной». Она всегда должна быть желанной. Апартаменты фаворита не могут пустовать. Это поняли в Петербурге враги Потемкина…

Главный воспитатель ее внуков – Николай Иванович Салтыков – пожилой господин небольшого росточка с крысиным носиком. Всегда – в зеленом мундире, ходил важно, неторопливо, подпираясь костыльком. Он первым узнал от статс-дамы Анны Никитичны Нарышкиной о трагедии – постель опустела. Опытнейший царедворец, о котором говорили, что он «свойства нетвердого и ненадежного: «Случайным» [то есть фаворитам. – Э. Р.] раболепствововал, а упавших чуждался». Салтыков тотчас начал действовать, благо Потемкин был далеко. Он устроил командовать конвоем Императрицы невысокого черноволосого красавчика Платона Зубова. Салтыков приготовил про запас еще нескольких кандидатов, но, к его удивлению, этот первый кандидат, Зубов, имел оглушительный успех.