Изнемогая от любви, оказавшись во власти божества, котороезаставило его забыть и честь и совесть, чьи веления он исправно исполнял до сихпор, Берноль упросил позволить ему остаться у меня на ночь. Разумеется, ясогласилась с радостью — настолько возбуждала меня мысль о том, что я до утрабуду совокупляться со своим родным отцом, которому моя порочность вынесласмертный приговор. Усердие Берноля превзошло все мои ожидания: он семь разсбросил в меня свою сперму, а я, подстегиваемая чудовищными картинами,теснившимися у меня в голове, отвечала на каждый его оргазм двумя, еще болеебурными извержениями, так как предвкушала наутро лишить жизни этого вдвойненесчастного человека: во-первых, потому что он оказался моим отцом,во-вторых, — и это для него было еще хуже, — потому что доставил мнеогромное наслаждение. Посреди ночных утех я с притворным испугом сказала ему,что боюсь, как бы наша беспечность не привела к беременности, которая скоросделает нашу связь очевидной, и подставила ему свой восхитительный зад,предлагая изменить маршрут и проторить безопасную тропинку, но, увы, порок былсовершенно чужд сердцу моего порядочного отца; вы мне не поверите, но он,оказывается, не имел никакого понятия о подобной гадости (он именно так ивыразился «гадости»), однако он тут же стал уверять меня, что если и совершитэтот постыдный акт, то только из предосторожности и от избытка любви. Словом,этот неплохо оснащенный софист три раза проникал в мою заднюю норку. Так прошлагенеральная репетиция, необходимая для спектакля, который должен был состоятьсяна следующий день, и она так сильно на меня подействовала, что я лишиласьчувств от необыкновенного удовольствия.

Наконец наступил вожделенный день, когда мне предстоялонасладиться неописуемыми радостями преступления, к которому я стремилась такстрастно, что даже ощущала в себе нечто, похожее на панический страх. Рассвет явстретила с открытыми глазами; никогда еще Природа, которую я собираласьжестоко оскорбить, не представала передо мной в такой красоте, а посмотрев насебя в зеркало, я увидела самую прекрасную, самую оживленную и самуюобольстительную женщину из всех, кого встречала до сих пор. Во всем моем обликеощущалось какое-то затаенное, будто перед бурей, волнение, никогда у меня небыло столь решительного и царственного вида, как в то утро. Едва поднявшись спостели, я чувствовала, как из меня наружу рвется похоть, порочная похоть,жажда страшных, чудовищных злодеяний. И в то же время была в моей душе горечь,невыразимая словами: ведь я понимала, что мне не под силу совершить все теужасы, что пребывали в моем воображении и в моих неутолимых желаниях…

«Сегодня я совершу преступление, — размышляла я, —очень серьезное преступление, из тех, что называют черным злодейством. Однако,хотя оно и серьезное и гнусное, это всего лишь одно-единственное преступление.А что значит одно преступление для того, кто мечтает жить посреди сплошныхзлодейств, жить только ради злодейств, кто поклоняется лишь злодейству??

Все утро я была беспокойной, мрачной, раздражительной; нервымои были напряжены до предела; я высекла до крови двух юных служанок, но этоменя не успокоило, тогда я потискала ребенка, доверенною заботам одной из них,и вышвырнула его из окна, и он разбился насмерть. Этот факт несколько улучшилмое настроение, и остаток дня, чтобы убить время, я провела в довольнобезобидных развлечениях. Я думала, что час обещанного ужина так никогда и ненастанет. Когда же этот час настал, я велела челядинцам приготовиться кроскошному празднеству, снова затащила Берноля на кушетку и тотчас обнажиласвой зад. Простофиля, опьяненный моей милой и беспечной болтовней, начал менясодомировать, а через несколько мгновений дверь широко распахнулась, и вкомнату ворвались Клервиль, Нуарсей и Сен-Фон — вооруженные и изрыгавшиеругательства. Берноля стащили с меня и связали по рукам и ногам.

— Жюльетта, — зарычал Сен-Фон, — тебя надоизрубить на куски вместе с этим негодяем за то, что ты обманула доверие,которым я одарил тебя. Но я дам тебе возможность спасти свою шкуру: в этомпистолете три пули, возьми его и размозжи голову своему любовнику.

— Великий Боже! — заверещала я с театральнымужасом в голосе. — Ведь этот человек — мой отец…

— Сучка, которая подставляет задницу своему отцу,вполне может совершить отцеубийство.

— Нет, это невозможно!

— Ерунда. Не упрямься, бери пистолет или умрешь сама.

— О, горе мне, — тяжко вздохнула я. — У менядрожат руки, но выхода нет: дайте мне оружие. Чему быть, того не миновать.Любимый папа, ведь ты простишь меня? Ты же видишь, что у меня нет выбора.

— Делай, что тебе говорят, порочное создание, — сдостоинством отвечал Берноль, — только избавь меня от этой дешевойкомедии. Я не желаю в ней участвовать.

— Ну и прекрасно, папаша, — весело сказалаКлервиль, — если не хочешь участвовать в комедии, пусть будет по-твоему;кстати, ты не ошибся — все это подстроила твоя дочь, и она совершенно права,пожелав убить величайшего негодяя, который дал жизнь такому порочному ребенку.

Берноля привязали к креслу, намертво прикрепленному к полу.Я приняла соответствующую позу в пяти шагах от него, Сен-Фон вставил член в мойанус, Нуарсей одной рукой помогал министру, другой массировал себе член,Клервиль сосала Сен-Фону язык и щекотала мне клитор. Я прицелилась, но сначалаосведомилась у своего содомита:

— Мне подождать, пока вы кончите?

— Не надо, стерва! — выкрикнул он. — Убей,убей его скорее, и вместе с выстрелом брызнет моя сперма.

Я выстрелила. Пуля вошла Бернолю прямо в лоб, он тут жеиспустил дух, а мы, все четверо, кончили в тот же миг с душераздирающимикриками.

Жестокий Сен-Фон встал и подошел ближе к убитому; он долгосмотрел на него, испытывая блаженство. Кстати, он никогда не упускал такихслучаев. Потом подозвал меня, желая, чтобы я также полюбовалась на дело своихрук. Пока я смотрела на Берноля, Сен-Фон искоса поглядывал на меня, изучая моюреакцию. Мое хладнокровие его явно удовлетворило. А тем временем Клервиль,ощерившись в злобной улыбке, не сводила глаз с застывшего, искаженного смертьюлица бедного моего отца.

— Ничто так не возбуждает меня, как вид смерти, —как бы про себя пробормотала она. Потом ее взгляд обратился к нам. — Ну, акто будет меня ласкать?

Я шагнула к ней, Нуарсей вонзил свой меч между моих ягодиц,Сен-Фон пристроился к заднице Клервиль, и через некоторое время мы испыталиновый оргазм. Вслед за тем подали горячий и сытный обед, и мы сели за стол, воглаве которого, на председательском месте, восседал труп.

Сен-Фон поцеловал меня в щеку и положил в мою пустую тарелкуденьги.

— Вот то, что я обещал тебе, Жюльетта. Не пойми меняпревратно, но я скажу, что до нынешнего дня у меня еще оставались кое-какиесомнения по поводу твоей решимости и стойкости. Теперь они исчезли. Ты веласебя безупречно.