— О, какая чудная попочка, — неожиданно забормоталон, прижимаясь ко мне, — как жаль, что нельзя забраться туда… Но, можетбыть, если мы попробуем… Да, мадам, чуточку старания с вашей стороны, и этобудет не так больно…

— Ах ты, зверюга, — сказала я, поднимаясь сдивана, — да я не дам тебе даже свою куночку: у меня до сих пор все болитвнутри, и я не хочу испытать еще худшего. Подержите его, Клервиль, сейчас мызаставим этого негодника кончать до тех пор, пока кровь не потечет из его яиц,иначе он не даст нам покоя.

Мы уложили его на кровать, Клервиль зажала его член междусвоих грудей, а я, усевшись ему на лицо, заставила его целовать калитку храма,в который так его и не допустила; вначале он робко и даже неумело водил языкомпо краям отверстия, затем немного оживился, заработал энергичнее, потом,раздвинув шелковистые заросли, коснулся клитора и кончил еще раз.

После этого Клервиль спросила Клода, есть ли еще у них вмонастыре такие развратники, на что он с готовностью ответил, что таких взаведении человек тридцать, тогда моя подруга захотела узнать, нельзя липровести вечер вместе с ними.

— Разумеется, — отвечал Клод, — как толькозахотите испытать незабываемые плотские утехи, приходите прямо к нам, и мы примемвас как королев.

Затем Клервиль поинтересовалась, можно ли устроить оргию,которую она имеет в виду, в стенах монастыря.

— Это самое лучшее место, — заверилкармелит, — и там можно делать все, что вашей душе угодно.

— Тогда, дорогой мой, — сказала Клервиль, —чтобы не оставалось никаких сомнений, я прошу тебя прямо сейчас пойти ипоговорить с настоятелем; объясни ему суть дела, а мы подождем тебя здесь.

Как только монах ушел, Клервиль повернулась ко мне, и язаметила блудливый огонек в ее глазах.

— Жюльетта, — сказала она, — не удивляйсямоим словам: этот монах доставил мне большое удовольствие, настолько сильное,что я начинаю подумывать о его смерти…

— Что я слышу! Не успела высохнуть его сперма, а вы ужезамышляете смертоубийство!

— Презрение и ненависть к мужчинам после того, как онименя удовлетворили, находятся в прямой зависимости от полученного мноюудовольствия, а я, признаться, давно не кончала с таким восторгом.Следовательно, он должен умереть. У меня есть две возможности: поссорить его с настоятелем,для чего достаточно лишь намекнуть старику на то, что очень рискованно с егостороны держать при себе такого типа, как Клод, который может разболтать тайнымонастыря любому встречному и поперечному. Но в этом случае он будет навсегдадля меня потерян, а ведь я имею кое-какие виды на его божественный инструмент…

— Я вас что-то не совсем понимаю: то вы приговариваетеего к смерти, то мечтаете о его члене.

— Не вижу здесь никакого противоречия: давай пригласимего в твое поместье, а об остальном можешь не беспокоиться… Разве могу я забытьэту колотушку, что болтается у него между ног!

Она отказалась объяснить свой план, и в ожидании монаха мырешили осмотреть его жилище.

Мы обнаружили много непристойных гравюр и литературыскабрезного содержания: во-первых, это был «Привратник из Шартре»[95]— произведение скорее похабное, нежели навеянное духом истинного либертинажа;если верить слухам, автор отрекся от него на смертном одре. Это я считаюглупостью несусветной: человек, способный в какой-то момент раскаяться в том,что он сказал или написал когда-то раньше, есть не что иное, как круглый идиот,от которого в памяти потомства не должно остаться даже имени.

Второй книгой была «Дамская академия» — хорошо задуманная,но дурно исполненная вещь, написанная, без сомнения, человеком с трусливымсердцем, который, очевидно, чувствовал истину, но побоялся высказать ее; крометого, эта книга напичкана сверх всякой меры нудными разговорами.

Еще мы нашли «Воспитание Лауры» — также совершенно неудачноепроизведение из-за того, что на каждой странице встречаются пустые, неотносящиеся к делу рассуждения. Если бы автор вывел прямо на сцену убийцу своейжены, вместо того, чтобы держать его где-то на задворках, и вразумительнорассказал бы об инцесте, на который он намекает, но не идет дальше этихнамеков, если бы он увеличил количество эпизодов разврата, показал бы воочию тежестокие утехи, о которых упоминает вскользь, как будто стыдясь этого, в своемпредисловии, тогда эта книга, написанная с несомненным талантом и судивительной силой воображения, стала бы настоящим маленьким шедевром; но, увы,автор оказался трусом, а трусы всегда приводят меня в отчаяние и выводят изтерпения — уж лучше бы они предлагали читателю только голые мысли и идеи и непытались разжевывать их.

Мы нашли также «Терезу-философа» — прелестную вещицу,вышедшую из-под пера маркиза д'Аржанса[96], единственногоавтора, владеющего секретами этого жанра, хотя он и не реализовал своивозможности в полной мере; зато он стал единственным, кто достиг хорошихрезультатов в изображении похоти и богохульства. И эти результаты,представленные на скорую руку на суд публики в той форме, в какой это задумалавтор, дают нам представление о том, что такое бессмертная книга.

Все остальные найденные нами книжонки являли собой образчикитех удручающих и куцых памфлетов, какие встречаются в дешевых тавернах илипубличных домах и обнаруживают скудость ума сочинителей — балаганных шутов,подстегиваемых голодом и ведомых шершавой рукой дешевой музы бурлеска. Похоть —дитя роскоши, изобилия и превосходства, и рассуждать о ней могут лишь люди,имеющие определенные для этого условия, те, к кому Природа благоволила с самогорождения, кто обладает богатством, позволявшим им испытать те самые ощущения,которые они описывают в своих непристойных произведениях. Как красноречивосвидетельствуют некоторые беспомощные попытки, сопровождаемые слабостьювыражения, такой опыт абсолютно недоступен мелким личностям, наводняющим странусвоими писульками, о которых я веду речь, и я, не колеблясь, включила бы в ихчисло Мирабо, ибо он, натужно пытаясь сделаться значительным хоть в чем-то,притворялся распутником и, в конце концов, так ничем и не стал за всю своюжизнь[97].

Продолжая рыться в вещах Клода, мы нашли искусственныечлены, девятихвостые плетки и прочие предметы, по которым могли судить о том,что монах был неплохо знаком с практикой либертинажа. В этот момент вернулся онсам.