— Вы совершенно правы, — сказала я. — Атюрьма — это ерунда: такие негодяи заслуживают большего. Вы, Нуарсей, и вы,Сен-Фон, славно потрудились над трансформацией моей души, и я собираюсьдоказать вам, что усилия ваши не были напрасны. Если уж браться за злодейство,так давайте обставим его с должным размахом. План у меня простой: пока этот песбудет издыхать от моей руки, вы оба будете сношать меня.

— Разрази гром мои потроха! — воскликнул министр,опрокидывая очередной бокал шампанского. — Ты просто прелесть,Жюльетта. — И начал расстегивать панталоны. — Какая же ты у насумница! Стоит ей изречь одно лишь слово, и бац! — мой член разбухает. Такты действительно намерена осуществить свой план?

— Клянусь головкой вот этого члена, в который я вдыхаюжизнь, — с жаром сказала я, сжимая в руках покрасневший и уже отвердевшийорган Сен-Фона.

Улучив момент, когда я нагнулась, Нуарсей схватил меня заягодицы.

— Черт меня побери, Сен-Фон, я всегда говорил вам, чтоэто — прелестное создание. — И он вставил свой инструмент между моихтрепетных полушарий.

— Будет, будет вам, господа, сначала выслушайте мойплан до конца. Я хочу украсить это событие некоторыми очаровательными деталями.Я встречусь с Бернолем еще раз и скажу ему, что ужасно раскаиваюсь в своейрезкости, которую допустила в прошлый раз, скажу, что это было недоразумение,расцелую его, и за полчаса он в меня влюбится, потеряет голову от возбуждения итрахнет меня… Нет, не так — он будет содомировать меня! И в этот критическиймомент вы, Сен-Фон, неожиданно ворветесь в комнату как раз, когда он будеткончать. Вы будете кричать, что вы — мой любовник, изобразите гнев, приставитекинжал к моей груди и добавите, что я должна или убить Берноля или умеретьсама. Я, конечно, убью его. Мы пригласим Клервиль, и она придумает ещечто-нибудь пооригинальнее.

Обсуждение предстоящих злодеяний всегда нравилось моимраспутникам: слушая меня, они трепетали от вожделения и больше не моглисдерживаться. Двери будуара открылись, вошли несколько служанок, и всеприсутствующие осыпали мой зад жаркими ласками, причем особенно усердствовалиоба злодея, которых воображение приводило в экстаз. Вскоре ураган утих, мневыдали пятьсот тысяч франков в виде награды и обещали еще миллион в тот день,когда мой план осуществится.

Мысль об этом миллионе чрезвычайно меня взволновала, крометого, отступать было уже поздно. Я поспешно выехала в поместье, взяла перо,бумагу и написала Бернолю. «Добрый господин, — так начала я, —наконец-то в моем сердце проснулись дочерние чувства, я пишу это письмо иплачу: скорее всего, мне помог чистый деревенский воздух, изгнавший жестокостьиз моей души-, жестокость, коюрой насыщена душная парижская атмосфера; прошувас навестить меня в моем уютном идиллическом уголке, в моем гнездышке, гдецарит мудрая Природа; дайте мне возможность излить свои чувства к вам, которыеона мне внушает». И он приехал… Ах, как сладка была моя радость, как дрожала яв предвкушении своего коварного злодейства — словами это выразить невозможно.Первым делом я показала ему свое роскошное жилище, и он был приятно поражен, амои искусные ласки довершили его искушение.

Когда мы поужинали за великолепно сервированным столом, яего спросила:

— Как мне исправить то зло, что я принесла вам из-засвоей испорченности? Знаете, господин Берноль, мое положение не из легких. Япостоянно настороже, мне приходится следить за каждым своим шагом. Я близка квсесильному министру, я — его подруга; стоит ему только шевельнуть пальцем, и япогибла. А в прошлый раз, когда вы стояли передо мной, я воспринимала вас некак своего отца и, признаться, чувства, обуревавшие меня, были совсем не дочерними.Я ощущала в себе что-то в тысячу раз более нежное, более возвышенное, чемчувство дочери к отцу, я боялась не совладать с собой и была вынужденапритвориться холодной и даже грубой и жестокой. Что еще оставалось мне делать?Ведь меня переполняла святая неземная любовь… Да, Берноль, я знала, что вылюбили мою мать, и я отела, чтобы вы так же полюбили меня, но если мы оба хотимпознать счастье, нам надо быть предельно осторожными: осторожность — это нашеспасение. Но из тех ли вы мужчин, на которых может положиться женщина?

Честный и добропорядочный Берноль содрогнулся, услышав такиеслова.

— Милая моя девочка, — заговорил он в глубокомсмятении и замешательстве, — я хочу лишь пробудить в тебе чувство дочернейлюбви, только это мне нужно; религия и честь, которыми я дорожу несмотря на моенынешнее положение, не позволяют мне принять от тебя другое чувство. Не упрекайменя в, бесчестии за то, что я тайно сожительствовал с твоей матерью, ведь мыоба считали, что наши добровольные и нерасторжимые узы угодны Небу, хотя то,что мы делали, было незаконным с точки зрения морали. Я понимаю это, я этопонимал и тогда. Природа и Бог простили нас, но то, что ты предлагаешьсейчас, — это чудовищно! Чудовищно в глазах Природы и в глазах Бога!

— Какой же вы косный и отсталый человек! —воскликнула я, ласково целуя его в щеку и поглаживая ему бедро. — Но, увы,я вас обожаю, — продолжала я с возрастающим жаром. — Неужели моичувства вас нисколько не трогают? Дайте же мне жизнь во второй раз, ибо мояединственная мечта — иметь от вас ребенка; своей первой жизнью я обязана вашейлюбви, так пусть и со второй будет то же самое. Вы дали мне жизнь, так неужелитеперь отнимете ее у меня? Да, Берноль, да, я без тебя умру.

Две, белые как снег груди, красивейшие в мире груди, как быневзначай выглянувшие из-под корсажа, глаза, наполненные истомой и надеждой, ивожделением, блуждающие руки, гладящие отцовские бедра, расстегивающиеотцовские панталоны, подбирающиеся к твердеющему на глазах органу, который далмне жизнь, — все это не могло не пробудить страсть Берноля.

— Боже мой, что ты со мной делаешь? — жалобнопроизнес он. — Я же не вынесу этого! Как я буду смотреть в глаза живомуобразу твоей матери, которую я боготворил до самой ее кончины?

— Сегодня, милый Берноль, твоя возлюбленная оживает:посмотри на меня — ведь перед тобой та, кого ты так страстно любил когда-то;смотри, как волнуется ее грудь, целуй же ее жарче, и любовь твоя возродится.Разве ты не видишь, до какого состояния ты меня довел? Взгляни,жестокий, — добавила я, приподнимая юбки и откидываясь на спину. —Да, да, смотри и продолжай упрямиться, если у тебя нет сердца.

Так простодушный Берноль, сраженный наповал, угодил взападню, которую я ловко подстроила для его добродетели; где ему было понять,что если женщина ласкает ничтожное существо, она лелеет в своей черной душетолько одну мысль — уничтожить его. Обладавший трепетным членом — жестким,каким-то, я бы сказала, таинственно одухотворенным, а самое главное,необыкновенно длинным, — Берноль доставил мне немалое наслаждение, а я,вдохновленная его искренним пылом, отвечала ему тем же и, впиваясь руками в егоягодицы, судорожно прижимала его к себе. Наслаждение это длилось несколькодолгих минут, затем я высвободилась из его объятий, скользнула вниз и мертвойхваткой впилась губами в предмет — первопричину моего земного существования,после чего снова втолкнула его в свое влагалище до самого корня. Берноль кончили едва не потерял сознание, я моментально ответила мощнейшим оргазмом,почувствовав, что мое греховное чрево, запятнавшее себя кровосмешением,наполнилось тем самым семенем, которое много лет назад было брошено в утробумоей матери. И я зачала. Но о своей беременности я расскажу немного позже.