Вероятно, Кёгокудо пытался меня утешить. Я это понял. Однако какие же это были неловкие и жалкие слова сострадания! В этом мире нет сердца, которое можно было бы излечить с помощью логических доводов и аргументов. Если оно и существовало, то это могло быть разве что сердце моего друга, сидевшего передо мной. Этот человек словно целиком состоял из логических доводов, аргументов и теорий. Мое сердце было более неопределенным и смутным; его переживания невозможно было прояснить или упорядочить с помощью подобной прямолинейной логики.

– Может быть, и так. Но какая разница, что я думаю или делаю? Это что, поможет ей стать буддой?

– Ты не прав. Человек остается собой до тех пор, пока не умрет. Мертвое тело – это только материальный объект. Стал человек буддой или нет[133] – это решают живые люди; иными словами, это решаем ты и я.

– В таком случае чего ты, собственно, от меня ждешь? Что я должен сделать? Я ничего не мог сделать для нее раньше и сейчас не смогу. Потому что, как ты и сказал, она умерла.

– Поскольку она умерла, теми, кто имеет отношение к наследованию проклятия, являемся мы сами. Конечно, думать о ней как о видении из сна или призраке очень просто, и нет ничего легче, чем изолировать ее от твоей повседневной жизни, сделав далеким, оторванным от действительности «воспоминанием». Однако я считаю, что так поступать нельзя. Она была обычным человеком. Разве не была она в точности такой же, как мы с тобой? Если рассматривать ее как особенное существо, отличавшееся от людей, и похоронить ее во мраке, то пройдет вечность, а она так никогда и не будет освобождена от проклятия.

«– Пожалуйста, освободите меня от проклятия».

Я уже начал забывать. Лицо Рёко возникло перед моим мысленным взором.

Не убумэ и не девочка, которую я встретил тогда.

Это было лицо Рёко.

Тогда я наконец отчасти понял, что хотел сказать Кёгокудо.

– Наверное… всё так, как ты говоришь. Да, пожалуй. Если я буду продолжать в том же духе, меня никогда не покинут сомнения и я так никогда и не смогу вернуться к обычной повседневной жизни. У меня есть понимание этого. Но, к сожалению, я не обладаю твоей проницательностью и не могу жить, как ты. Ты не дашь мне еще немного времени?

Услышав это, Кёгокудо ненадолго погрузился в молчание.

Опустившись на стул возле прилавка, я наблюдал в окно за уличным движением.

– Если б я только знал, какими были ее последние слова…

Это больше всего меня волновало. Была ли она Рёко, когда падала навстречу своей смерти? Или это была «Кёко»?

«Или же…»

– Это была Рёко-сан. Она благодарила тебя, – словно увидев насквозь мое сердце, сказал Кёгокудо.

– Рёко-сан… почему она с самого начала пришла за помощью к Энокидзу?

– Возможно, в глубине души она хотела, чтобы было начато расследование и ее разоблачили. Хотя Рёко-сан ничего не знала, ее тело знало все. К тому же даже когда Рёко-сан была самой собой, это вовсе не означало, что «Кёко» и «мать» спали. Они просто с нетерпением ждали своего выхода на сцену сознания. Точно так же, когда совершались преступления, личность Рёко-сан не спала. Поэтому, когда она пришла к детективу, личность более низкого уровня обличала личность более высокого уровня.

– Но я… я ничего не смог для нее сделать.

– Для нее само твое существование имело смысл. Думаю, что без тебя подобное развитие событий было бы невозможным. Если б тебя не оказалось в офисе Энокидзу, то Рёко-сан, вероятно, отменила бы свою просьбу.

– Но почему?

– Ее глаза, ее мозг помнили тебя. Тебя, который пришел спасти ее двенадцать лет назад. Благодаря тому, что ты оказался там, она изложила детективу свою просьбу. И именно поэтому Энокидзу смог увидеть воспоминание о «молодом Тацуми Сэкигути», которое она хранила.

«Верно. Я тоже ее помнил.

В действительности в глубине души я знал, что девочкой, которую я встретил тогда в клинике, была Рёко».

Возможно, он был прав.

– Ждать день за днем, что когда-нибудь – завтра или уже сегодня – наступит неминуемая катастрофа, – мучительнее смерти. Каким бы ни был финал, тем, кто спас ее от этого ада, был ты. Полагаю, поэтому она хотела поблагодарить тебя. Последним, что она сказала, было «спасибо».

Сказав это, Кёгокудо слегка улыбнулся.

Все это было слишком тяжело вынести.

– Но… все же трудно сказать наверняка. Может статься, если б мы только не вмешались, катастрофа так никогда и не произошла бы?..

Наши ошибочные действия привели к трагедии… вот что говорил человек, сидевший передо мной.

– Нет, подобное невозможно, – продолжал Кёгокудо. – В крайнем случае если б Кёко-сан, обнимая труп Фудзимаки, смогла вечно продолжать вынашивать ребенка, который не мог родиться… а Рёко-сан смогла бы присматривать за ней в качестве старшей сестры и одновременно подвергать ее бесконечно продолжавшейся пытке в качестве строгой матери… то в некотором смысле они, возможно, были бы счастливы. Однако время нельзя остановить. Постепенно воспоминания о действительности накапливаются и тяжелым грузом ложатся на физическое тело. Раньше или позже, но в конце непременно наступит катастрофа. Вопрос только в том, в какой форме и когда она произойдет. Может быть, Рёко-сан надеялась, что все закончится именно так, как оно закончилось, что она сама поставит точку в этом спектакле, освободившись от уносящего ее потока времени… Ты сделал все, что должен был сделать.

«– Пожалуйста, спасите меня.

Все же это были вы, не так ли?.. Рёко-сан».

Я оставил поиски новой книги и вернулся в гостиную.

Отсутствовавший до вчерашнего дня колокольчик-фурин в какой-то момент был возвращен на свое обычное место и вновь свешивался с края крыши на веранде. Хотя на улице стояла изнуряющая жара и хотелось прохлады, за весь день он ни разу не зазвенел.

«Еще немного, еще совсем немного пусть все остается как сейчас».

Я ненадолго вздремнул. А когда очнулся, Кёгокудо, как обычно, сидел напротив меня за низким чайным столиком.

– Послушай, Кёгокудо. В тот момент Рёко-сан… превратилась из кокакутё в убумэ. – Я и сам не понял, почему вдруг сказал подобное. – Так что кокакутё и убумэ – это одно и то же.

– Все они – и Рёко-сан, и Кёко-сан, и управляющая делами клиники, и даже Фудзимаки-сан – были убумэ, – сказал Кёгокудо.

Рин… Звякнул колокольчик-фурин.

– Жарко. Да уж, наступило настоящее лето…