В 80‐х годах не только в Петербурге, но и в Париже проповедовал сен-симонистские идеи И. Тр…[920], имя которого, я думаю, никто из присутствующих не знает, за что он был посажен в Бастилию, а затем сидел в Петропавловской крепости. Это не мелочь, а это открытие, сделанное В. И. Самойловым[921] в Военно-педагогической Академии в Москве.

Сейчас, когда мне пришлось обратиться вновь во второй раз к некогда выдвинутому мною Я. П. Козельскому[922], из которого получаются сейчас два брата Козельских[923], в 60‐х годах XVIII в. разрабатывающих последовательно то, что можно назвать этической, юридической и политической теорией революции, то это явление поразительное.

Может быть, мне удастся, идя этим путем, возвращаясь с высот, к сожалению, привычной для меня отвлеченности на конкретную почву общественного бытия, понять, как надо и стилистически. Неправильную общую концепцию моей книги о Пушкине я постарался показать в не очень большой статье о творчестве Пушкина, которую я написал и которая, как мне известно, встретила сочувственные отклики в тех инстанциях, в которые она была представлена. Я пришел сюда не для того, чтобы перечислять свои заслуги, которых еще нет. Я хочу только сказать, что мне хочется научно жить, а вне коммунистического строительства и защиты нашей советской литературы научной жизни, по-моему, нет. Вот поэтому я говорю о том, что для меня очень больно, и, по-моему, несправедливо обвинение моих теорий в космополитизме. Полемизировать с этим я не буду, но я могу сказать, что я люблю свое советское русское отечество и люблю народ, создавший мою родную русскую литературу, что для них я работаю и для них только я живу, и космополитом я не был, не есть и не буду! (Аплодисменты)»[924].

Вслед за В. М. Жирмунским Григорий Александрович переменил атмосферу в зале. Проработка срывалась. Главным устроителям, Г. П. Бердникову и А. Г. Дементьеву, было очевидно, что нужно скорее сворачивать прения, чтобы подготовить силы для решительного удара. Из-за стола президиума встал А. Г. Дементьев:

«Я хочу сделать несколько замечаний по поводу выступлений проф[ессоров] Жирмунского и Гуковского.

Как и многих членов Ученого совета, как и многих присутствующих в этой аудитории, меня, естественно, не удовлетворило выступление В. М. Жирмунского. О серьезных ошибках своих он нашел нужным сказать вскользь и, сосредоточившись на частностях, попытался даже, как здесь сказал Е. И. Наумов, перейти в некое нападение. Тем самым Виктор Максимович пытается дезориентировать Ученый совет и аудиторию – вот, дескать, обидели профессора, работающего в Ленинградском университете 30 лет, вот, дескать, к нему несправедливо отнеслись. Я повторяю, о глубине, о идеологической и политической глубине своих, как он называет, ошибок он не сказал. Пути своего в науке, своего политического пути он не раскрыл, а об этом, именно об этом сегодня и нужно было говорить. (Аплодисменты.)

Создается у меня такое впечатление, пусть простит меня Виктор Максимович, что проф[ессор] Жирмунский надеется, что борьба с космополитизмом – это кампания и что кампания эта кончается, затихает. Исходя из этого, он и строил свое выступление. На эту, так сказать, лошадку он ставит, как в свое время надеялся, что выступление Фадеева – это дело частное, дело случайное; исходя из этого атаковал Фадеева.

Я только одно скажу: как тогда Виктор Максимович ошибся в своих расчетах, так и сейчас он ошибается. Партия не отступится до тех пор, пока все проявления космополитизма не будут вскрыты, разоблачены и разгромлены, (Аплодисменты), до тех пор не отступится, пока проф[ессор] Жирмунский по-настоящему не признает идейную и политическую глубину своих заблуждений.

Теперь несколько замечаний по поводу Г. А. Гуковского. Я рад отметить, что проф[ессор] Гуковский признал наконец, потому что, как мне думается, он мог сделать это и раньше, признал пороки теории стадиальности.

Он сказал, что он хочет писать работы политически острые, а я думаю, что ему сегодня надо было более политически остро характеризовать сущность тех ошибочных взглядов, которые он пропагандировал и в науке, и на факультете как преподаватель. Это было бы лучше.

В частности, скажем, говоря о теории стадиальности, он согласился с Георгием Петровичем, не сказав, что эта теория стадиальности и является одним из очевидных проявлений космополитизма в литературе. Об этом надо было сказать, не боясь этой характеристики и этого слова. Нужно было сказать о том, но Григорий Александрович отмахнулся от так называемых конкретных оценок тех или иных своих произведений, заявив, что это не столь важно, а я бы думал, что эта портретная оценка литературных явлений, литературных произведений классической русской литературы, советской литературы, отдельных писателей, которую дает Григорий Александрович, они в общем, если их соединить и объединить, будут носить характер “Гамбургского счета”, в классической и социалистической литературе, потому что часто приходится поражаться тем или иным оценкам литературных явлений у Григория Александровича. Я не стану приводить много примеров, но вот идет разговор о порочности идей Достоевского. Как же выступает по этому поводу Григорий Александрович? У него своя точка зрения, он считает, что критика Достоевского, которая была в печати, не попадает в цель, что со всем тем Достоевский остается писателем, которым обозначен определенный этап в развитии стадий литературного искусства; значит, Г. А. Гуковский вместо того, чтобы помочь нам разоблачить реакционность Достоевского, находит нужным занять особую позицию.

Вот, Тургенев. Опять своя точка зрения – Григорий Александрович считает, что повести Тургенева – вот что главное в его творчестве, а не его романы, забыв о том, что эту самую точку зрения не случайно когда-то проповедовал Мережковский.

Не случайно. Так как же можно так делать, почему на каждом шагу с каким-то особым мнением выступает Гуковский. Это потому все происходит, что литературу отрывают от жизни, отрывают от всего, что происходит, потому что в научных работах Гуковского, в выступлениях Гуковского нет большевистской партийности. В этом суть дела, и хочет он, или не хочет, он создает этот “Гамбургский счет” в литературе.

Я закончу разговор одним замечанием. Вот опять идет речь о перестройке, опять речь идет у Виктора Максимовича и Григория Александровича о борьбе с формализмом, с космополитизмом и т. п.

Этот разговор мне начинает напоминать не очень удачную, может быть, совершенно неудачную остроту, полуанекдот, историю с нетрезвым человеком. Вот он пришел в таком состоянии домой, ему говорят: “Ты обещал бороться с алкоголизмом”, а он на это отвечает: “Я и боролся, но он меня поборол”.

Так и Григорий Александрович и Виктор Максимович рассказывают