И с этим распоряжением приходилось считаться, потому что в освещенные окна иногда неслись откуда-то, из невидимости, выстрелы. Распоряжение обходили тем, что по вечерам наглухо завешивали окна и тогда зажигали свет.

Электрическая станция не действовала, обходились керосином. Но и в нем начал ощущаться недостаток, и цены на керосин быстро росли.

С тяжелым чувством приходилось возвращаться домой по вечерам. Полная тьма, безлюдье. Шаги гулко раздаются по тротуару среди мертвой тишины, и испытываешь такое чувство, что из‐за темного угла или из каких-либо ворот вот-вот раздастся предательский выстрел.

Они и раздавались, хотя обыкновенно это бывало сведением личных или политических счетов, а не убийством вслепую.

17 октября

Солнечный осенний день 18 октября. Головинский проспект, несмотря на ранний час, унизан кучками молодежи. Кое-где цокают копытами по мостовой кавалерийские разъезды.

Возле первой мужской гимназии, на Розеновской уличке, особенно многолюдно. Митинг взволнованной молодежи. Кричат, точно стая разноголосых птиц.

Крупной рысью подъезжает драгунский разъезд:

— Разойдитесь!

Митинг отвечает ревом. Офицеру из толпы протягивают какую-то бумажку.

Офицер читает… Чем дальше, тем внимательнее… На лице недоумение. Возвращает. Команда.

Драгуны поворачивают, медленно удаляются. Им в спину — дикие крики восторга чернорубашечников и гимназистов.

Только дойдя до нашей канцелярии, узнал я, в чем дело. У меня на столе лежала агентская телеграмма, содержащая манифест 17 октября. Это ее, как вспомнил по внешности, из митинга молодежи протянули офицеру.

Все пошло в городе вверх дном! Головинский проспект и все главные улицы внезапно заполнились процессиями с красными флагами. Откуда их набралось вдруг такое количество… Впервые красные флаги несли совершенно открыто перед самым носом растерявшейся полиции и войсковых патрулей.

Против казенного театра, на Головинском, быстро устроили импровизированную трибуну. Оратор сменял оратора. Все это было новой диковиною! И гортанные голоса, уже не стесняясь, громили царский режим и правительство.

Толпа вызывает оперный оркестр. Прервав шедшую в опере репетицию, оркестр размещается на открытом балконе театра.

— «Марсельезу»!

— «Марсельезу»!!

Впервые в Тифлисе всенародно исполняется «Марсельеза». Еще и еще. Толпа, точно опьянев, все требует повторения.

Неугомонные манифестанты до самого позднего вечера ходили по городу с красными флагами — и целыми процессиями, и отдельными кучками.

Власти в этот день не существовало[453].

С самого раннего утра 19 октября все возобновилось, как и накануне. Опять толпы с красными флагами, опять ораторы на трибуне против казенного театра. Но состав толпы слушателей заметно изменился. Прежней демократической публики меньше, — как будто им это наводнение речей начало приедаться. Ораторов слушает случайная, прохожая публика. Много чиновников, солдат, разных мелких служащих.

Лица солдат — запечатленное недоумение. В их присутствии — безнаказанно и публично — поносят и царя, и правительство, тех самых, которых присяга повелевала им защищать от «внутренних врагов». Вот здесь — «внутренние враги»! А им сейчас все позволено.

К вечеру на следующий день разнесся слух, что на завтра готовится патриотическая контрманифестация[454].

Уже несколько времени назад зародились в Тифлисе крайние правые патриотические организации. Они были вызваны к жизни ходом кавказской революции, явно принявшей антирусский тон.

Патриотическая манифестация

На другой день 22 октября русская манифестация, после богослужения во «второй» миссионерской церкви близ вокзала, пошла по улицам Тифлиса. Многочисленная и внушительная. Впереди — царские портреты и национальные трехцветные флаги. За ними — толпы русских, разных возрастов, пола и общественного положения. Шло несколько тысяч. Процессию замыкали небольшие отряды казаков и солдат.

Тротуары густо заполнены народом. Грузинская и армянская публика смотрит на процессию косо, молодежь — с явною злобою. Русские, не принимающие участия в процессии, встречают ее сочувственно.

— Так было радостно, — слышал я после разговор, — увидеть свои, привычные флаги, после того как нам три дня мозолили глаза красной материей…