садам и виноградникам. Действительно есть покупатель? А то я уже совсем потерял веру в национальную буржуазию.

— Прекрасный покупатель, — сказал Фишер. — Человек надежный и богатый.

— Фамилия, если можно, — спросил папа, — а также род занятий.

— Фамилия простая, — сказал Фишер. — Ковальский.

— Ковальский? — сказал папа. — Поляк или русский?

— Немец, — сказал Фишер.

— Здешний? — спросил папа.

— Ну да.

— Так, так, — сказал папа. — Вообще-то я не самый главный завсегдатай клубов, но тем не менее. Что-то я не припомню такого Ковальского. Скажите, дружище Фишер, вам как адвокату это надобно знать: в нашем отечестве кто-нибудь ведет реестр миллионеров?

— Разве что в государственном банке, в отделе контроля за крупными сделками. Ну и в тайной полиции, наверное, — ответил Фишер, вежливо улыбаясь. — Хотя ни в том, ни в другом я не уверен.

— Хм, — сказал папа.

Не хмыкнул, а вот именно что сказал «хм».

— Не думаю, что ваши сомнения обоснованы, — сказал Фишер. — Насколько я сумел разобраться, господин Ковальский из новых. Из самых новых. Так что не думаю, что он уже есть в реестре миллионеров. Банковская бюрократия работает медленно, надо пять лет платить пошлины с миллионных сделок, чтобы попасть в этот славный список. Хотя, разумеется, я могу проверить. Но тут есть одна опасность. У таких, как бы это выразиться, персонажей, как господин Ковальский, всюду есть свои люди. Это очень ловкая, хитрая, всюду умеющая втереться публика. Оно и понятно. Как иначе сделать миллионы за пару лет?

— Военные поставки? — спросил папа.

— Не исключаю, — сказал Фишер. — Но в любом случае, если я начну проверять господина Ковальского… а как я могу его проверять иначе, чем задавая вопросы своим друзьям и коллегам и вообще своим людям? У меня ведь тоже немало своих людей: и в государственном банке, и в тайной полиции, и в Генштабе, и где только хотите.

— И даже в Генеральном штабе? — Я всплеснула руками, вспоминая рассказы Фишера о том, как он вскрыл русско-сербскую шпионскую сеть. Интересно, врал он тогда или в самом деле что-то такое было?

— Да, барышня! — ответил Фишер, улыбчиво и прямо глядя на меня. — И в Генеральном штабе, и, повторяю, где только хотите. Но вот беда, — он перевел взгляд на папу, — мои люди, они ведь не только мои. Любой «свой человек», хоть в банке, хоть в императорской канцелярии, да где угодно, он работает «своим человеком» еще, наверное, у десятка таких, как я. И у не таких, как я, тоже. Отсюда, кстати, проблема так называемых двойных агентов…

— Вы хотите сказать… — остановил его папа.

— Вот именно, господин Тальницки, вот именно это я и хочу сказать! Мой человек может оказаться человеком Ковальского или приятелем этого человека. В общем, короче говоря, есть огромная, — Фишер поднял палец левой руки и еще раз полюбовался на свои новые часы, — огромная вероятность того, что Ковальский узнает, что его проверяют, и, разумеется, обидится, увидит в этом подозрение, недоверие. Да черт его знает, что он увидит! Кому приятно, когда его проверяют? Когда человек приходит к вам, держа в руке чек на ваше имя с очень красивой суммой, а вы ему говорите: «Постой-ка, парень, мы еще проверим, откуда у тебя денежки. Может, ты вообще вор? Может, я вообще вляпаюсь в историю?»

— Если верить Старому Пуделю, все военные поставщики сущие воры! — перебила я. — Пробы негде ставить. Виселица по ним плачет.

— Кому, кому? — вскричал папа. — Какому еще пуделю?

— Папа, не притворяйся, что ты не читаешь газет, — засмеялась я. — Старый Пудель, он же старина Эрнст Кауфман — любимый фельетонист нашей городской газеты.

Папа махнул на меня рукой и снова обратил свой взор на господина Фишера.

— Так что вот, — сказал Фишер. — Это может быть чисто человеческое чувство. Каждому обидно, если его проверяют. А крадеными, господин Тальницки, могут быть сто крон или, в крайнем случае, тысяча. Самое большое — пять тысяч восемьсот пятьдесят, — сказал он, усмехаясь и глядя на меня.

Он назвал точную сумму, которая была в том кошельке, но без учета реальной стоимости золотых империалов. На самом-то деле там было на две тысячи больше, вот! Почти восемь тысяч крон!

— Пожалуй, четыре тысячи ровно! — сказала я и засмеялась. — А все, что выше, — честно заработанное.

— Правильно, — сказал Фишер. — Крупная сумма, как бы это половчее выразиться, легализует сама себя, как любая крупная собственность. Кто рискнет сказать, что… — И тут он замолчал.

— Что? — спросил папа.

— Да ничего! — замялся Фишер, скрывая свое смущение под некоторой дерзостью. — Да совершенно ничего! Кто рискнет сказать вслух, что огромные земельные владения какого-нибудь магната образовались путем мошеннических комбинаций, подлогов бумаг, ложных завещаний, фальшивых дарственных, да и прямого грабительства где-нибудь в конце семнадцатого века?

— Ну так это вон когда было! — сказал папа.

— Какая разница? — пожал плечами Фишер. — Конец семнадцатого или начало двадцатого. Мы можем разложить века на годы, годы на месяцы, на недели, на дни, часы и даже минуты. Поэтому, чисто логически, нет никакой разницы между хорошим косяком земли, отжученным у соседа где-нибудь, к примеру, скажем, в мае 1694 года, и миллионом крон, полученным за какой-нибудь сомнительный контракт в мае 1914 года, то есть третьего дня.

— А как же срок давности? — хотел возразить папа, но потом махнул рукой и спросил: — Но вообще-то он действительно порядочный человек, ваш Ковальский? У него действительно есть такие деньги? И он действительно хочет приобрести вот ту часть земли, о которой мы с вами говорили? И вы уверены, что чек будет не фальшивый?

— Действительно. Действительно. Действительно, — сказал Фишер, отвечая на все три папиных вопроса, и прибавил, отвечая на четвертый вопрос: — Да, я уверен. Впрочем, если вы сомневаетесь, можете потребовать деньги наличными. Хоть ассигнациями, хоть золотыми монетами. Правда, это будет тяжело таскать, но воля ваша.

Папа несколько смутился от такого напора, а я спросила:

— Господин Фишер, а у вас будут хорошие комиссионные по этой сделке?

— Прекрасные, — отозвался Фишер. — И вам эти комиссионные будут выгодны тоже. Вы заплатите совсем немного. Большую часть я решил слупить с господина Ковальского.

— А ему вы, наверное, сказали то же самое, — сказала я.

Фишер засмеялся:

— Представьте себе, нет. Ибо это легко проверяется. А эти новые дельцы — люди подозрительные и мстительные к тому же.

— А когда мы с ним наконец увидимся, с вашим Ковальским, с нашим покупателем? — спросил папа. — Я, признаться, думал, что вы приведете его сюда и мы все решим.

— Ну нет, — сказал Фишер. — Мне бы в голову не пришло предлагать такое господину Ковальскому. Тут бы он точно выгнал меня из своего кабинета.