зверей и деревьев, из которого произрастало здесь все живое. Он поднял глаза на ветви, набрал воздуха в грудь и шагнул вслед за отцом.

Вдали мигали за стволами огоньки. Эдрик отдал свой фонарь Вулфу.

– Прикрывай ладонью, – тихо посоветовал он. – Чтобы не выдали нас.

Дама Глэдвин тоже взяла светильник. Оглянувшись через плечо, Вулф не увидел Роланда – за ними сомкнулись Дебри. Кроны деревьев душили луну, и теперь их отгораживали от мрака только три слабых фонаря.

Какая темень! Она казалась почти твердой. Огоньки плавали в бездне, как глаза без тела.

В дуплах здешних дубов и тисов могла бы устроиться целая семья. У иных отслаивалась от стволов кора. Березы, поднявшись от земли, загибались ребрами, все в черных пятнах, и повсюду тянулись красноватые побеги – иные, прорастая словно бы из ниоткуда. Страх, дикость, тишина.

Нет, не просто тишина – безмолвие, кроме только их шагов по палой листве. Не мертвая тишина, а живая, будто деревья примолкли на время. Будто и они вслушиваются.

Через Дебри шла всего одна дорога – старинная вьючная тропа с севера на юг, от Озер к Лугам. Никто не нанес на карту эту чащобу. Где-то в ней скрывалось старое русло Викервата, но воды было не слышно и не видно.

Такое беззвучие казалось противно самой природе.

Свет фонаря отразился тусклым отблеском. Подняв его повыше, Вулф увидел в листве под терном пару железных челюстей – взведенный капкан на медведя. Терновник уже зацвел.

– Смотрите под ноги, – тихо предупредил он.

Никто за сотни, за тысячи лет не пытался приручить эти Дебри, разве что волков гоняли, если те принимались таскать скотину. Под ногами свивались толстые узловатые корни, хрустел гнилой бурелом, в плащ вцеплялись шипы кустарника. Все сплошь заросло мхом, так что даже капли падали бесшумно. Несколько раз им пришлось перебираться через упавшие дубы или проползать под нависшими ветвями.

Таким был Инис до Святого. И даже Святой не сумел его переломить. Рассказывали, будто в давние времена один рыцарь пытался выжечь Дебри, но деревья впитывали пламя факелов, отказываясь гореть, и стряхивали с себя бурлящие потоки воды, заливая угли.

«Самый обыкновенный лес. – Вулф старался думать только о том, куда ступает. – Просто лес…»

Совсем близко завыл волк, ему ответил другой.

– О Святой!.. – Один из слуг осенил себя знаком меча. – Помилуй нас, Святой.

– Придержи язык, – строго одернула его герцогиня Глэдвин, – глядишь, и миловать не придется.

Волки не умолкали, перекликались сумрачно, горестно. Вулф ощутил, как шевелятся волоски на загривке, – и невесть откуда воспоминанием пришло ощущение чужого взгляда. Он, пошатнувшись, ухватился за ствол, но кора раскрошилась под пальцами – под ней кишели насекомые. Он попятился, налетел на Трита, тот ухватил его за локоть.

Огни впереди удалялись. Двинувшись дальше, Вулф почувствовал, что нетвердо стоит на ногах. Воспоминание – внезапно нахлынувший ужас – выбило его из равновесия. Он оскользнулся в грязи, чуть не свалился в лужу. Дебри вокруг зароптали, и скоро людям стало казаться, что каждый шаг отзывается треском сломавшегося сучка. Тонкий прут хлестнул по лбу – Вулф закусил щеку изнутри. Между тем огни все не приближались.

Серый волк выступил из-за деревьев и остановился перед Эдриком – тот, замерев, поднял длинный кинжал.

Вулфу прежде не доводилось видеть волков вблизи. Этот показался ему высоким, но слишком уж тощим, прямо мешок с костями. В свете фонарей блеснули длинные клыки, загорелись бледным золотом глаза.

– Спокойно, – не повышая голоса, проговорил Эдрик. – Если он один…

– Не один, – перебил Трит.

Из темноты выдвигались другие. Вулф обнажил длинный нож – он насчитал восемь оскаленных морд. Самый крупный облизнул языком зубы.

В Хроте Эйдаг едва ли не первым делом обучила Вулфа вести себя при встрече с волками. «Сохраняй спокойствие, – говорила она. – Не двигайся». Он крепче сжал нож, когда большой зверь щелкнул клыками.

Эти волки были не из тех, что оберегают брошенных младенцев. Первый налетел на Эдрика, и тот швырнул перед ним фонарь, поджег землю под лапами.

Тогда бросилась вся стая. Вулф шевельнуться не успел, как один вцепился в предплечье – боль обожгла руку. Взмах клинка отогнал хищника, и Вулф кинулся на помощь упавшему отцу. Трит, прижатый к земле рычащим зверем, заслонял лицо рукоятью топора; половина слуг храбро заслоняли собой даму Глэдвин. Другая половина сбежала в темный лес.

– Пропадете, дураки! – рявкнула им вслед госпожа.

Благородный Эдрик ухватился за Вулфа, притянул его к себе.

– Вулферт, – задыхаясь, вымолвил он (воротник его был в крови), – ступай за Робартом. Не медли. Мы тебя найдем.

Вулф подхватил фонарь и бросился бегом. Может, уведет за собой волков…

Его цепляли ветви. Земля ушла из-под ног – он по камням и кочкам скатился в канаву. Фонарь чудом не погас. Ужас подступил к груди, залил потом загривок. Он подтянулся, нашарил корень.

Стая съехала по откосу за ним следом. Подхватившись на ноги, Вулф снова побежал. Страх сдавливал грудь, воспоминания накрывали его холодными волнами. Он был собой и не собой, в лесу и не здесь.

В сновидениях он всякий раз кого-то искал, и сейчас у него впервые сложился образ: доброта, тихая песня, любовь, от которой перехватывало дыхание. Потом другое лицо – бледное, перепуганное. Память ушла далеко, образы расплывались, разбегались водой. Но он знал, что уже бывал в этой части леса.

Как он спасся тогда, в первый раз?

Он смеялся, ярко светило солнце, вкус меда на губах был как молитва.

«Кто ты?»

Он остановился, натянув рывком шов на боку. Рука дрожала так, что в фонаре захлебывался огонек.

Среди деревьев мерцал свет. Вулф, завороженный до потери страха, шагнул к нему. По стволу дуба над головой тянулась метка – серебристая, выцветшая, она озаряла дерево болезненным светом. Знак был незнакомым и знакомым одновременно.

Теперь он понял, что должен повернуть к северу. Еще несколько шагов до другого дерева. При его приближении на стволах оживали все новые знаки, прокладывая ему тропу в черной чаще.

В конце тропы был свет – белый и золотой.

Вулф обернулся. Казалось бы, герцог Робарт не мог не услышать шума схватки с волками, но от Вулфа все скрыли густые стволы.

Мелькнула мысль, что он потерялся навсегда. В этом лесу, должно быть, лежат тысячи скелетов.

Пригибаясь к земле, он пробирался через подлесок. Отогнул в сторону ветку, и вот оно, место, которого он искал: прогалина между корявыми дубами и буками. Перед ними стояли небольшие деревья, отягощенные белыми цветами.

Боярышник. Его запрещали сажать со времен Святого, приказавшего выкорчевать все деревья. Что-то подсказало Вулфу, что здесь самое сердце Дебрей. Древнейшая часть, колыбель.

Два слоя памяти надвигались друг на друга, и оба были далекими – едва дотянуться. Пчелы и темный лес. Два лица, два голоса. Холодный и теплый свет.

Встряхнувшись, он приказал себе смотреть. Герцог Робарт оделся в зеленые ризы