С полчаса мы с Викентием Львовичем поисполняли роли Деда Мороза и Снегурочки посреди лета, рассовали по столам пачки сигарет и косметические наборы — презенты для наших девушек. Викеша жаловался вслух, что ему достались одни сигареты и почему он не девушка? Это явная дискриминация по половому признаку, а он зверски тяжелый ящик двигал.

Пришлось отдать для его супруги лишний набор. Викеша расплылся в обаятельной улыбке, но информировал: «Мерси, тетенька, я отдам не жене, а страшно сказать, любовнице, можно?» — затем деликатно отбыл.

После чего я села за телефоны и очень скоро выяснила, что у родителей и Верочки никто не отвечает, у Гарика подошла мама (бросила трубку, как в восьмом классе, чисто импульсивно), а у Валентина прочно занято. Проситься на ночлег к другу Полю все-таки не хотелось, и я стала терпеливо ждать, когда Валькин телефон освободится, чтобы поговорить с ним или хотя бы с автоответчиком.

Пока я сидела в «прозе» и пыталась достать Валентина с трех телефонов, в голову стали заходить нехорошие мысли. А вдруг по моей вине с ними всеми что-то случилось, а то почему меня не встретили и перестали в принципе интересоваться моей судьбой? Было бы очень обидно, если просто так.

Телефоны уже раскалились, когда вдруг вместо коротких гудков я услышала Валькин голос: «Агентство «Аргус» вас слушает. К сожалению, сейчас никто не может вам ответить, позвоните, пожалуйста завтра с утра».

Не успела я издать возмущенный вопль, как механический Валькин голос добавил без официальности: «Дитя, звони к себе домой или просто поезжай. Если затрудняешься, то скажи сюда пару слов, бип, бип, бип…»

Я сказала автомату без дальней прикидки:

— Почему, скотина, меня не встретил? Умирать буду — не прощу! Еду домой, если застану тебя там, сам знаешь, что будет. Надень шлем!

Излив пламенные чувства, я подхватила гобеленовую сумку, из вредности оставила ящик под Абрековской рукописью (пусть пропадает, если они так…) и поехала домой на метро, какие-то мятые рубли в сумке завалялись. Хорошо, что ящик остался в обществе Абрековской рукописи, после американских поездок в чужих машинах обычный способ передвижения показался долгим и утомительным.

Оно, конечно, не так шикарно, как багажник такси, размышлялось на конспиративную тему, однако я вовсе не планировала перещеголять предыдущего курьера. Мое легкомысленное хранение груза было вызвано необходимостью, а не суетным желанием заскочить в ресторанчик. Насчет забрать, пускай ломает голову получатель, он меня не спрашивал, когда подсовывал черт знает что при содействии невинного Бориса. Пусть приходит в «прозу» и забирает, может прихватить залихватский шедевр Абрикосова в подарок от меня лично. Молчание коллеги Викентия Львовича надежно куплено тремя пачками «Мальборо» и дешевой коробочкой с разноцветными красками для лица.

В лифте и перед дверью я с интересом гадала, кто ждет меня в квартире и чем они, черти, оправдают бросание хозяйки в аэропорту на произвол судьбы. Для них нет оправданий, вряд ли кто-нибудь осмелится заявить, что Дина и Геша Бельские вместе с детишками и псом Милордом — часть их конспиративного плана.

Наконец кнопка оказалась в доступности, и я огласила прибытие длинным пронзительным звонком. Дверь открыл Гарик и прямо-таки выдохнул, а не произнес:

— Катя, наконец-то! Я жду твоего звонка с двух часов…

Я кинула сумку и непоследовательно бросилась к нему на шею, хотя всю дорогу только и делала, что оттачивала ядовитую речь. Все же я не видела Гарика почти две недели, а он оказался на месте и не изменился к худшему за это время.

— А меня кто поцелует? — раздался через какое-то время голос за спиной Гарика.

В кресле, в комнате сидел мерзкий Отче и с удовольствием наблюдал момент моего возвращения.

— Я же говорил, что это дитя кротчайшая из прелестей, она нам слова не скажет, — благосклонно толковал он. — А Гарик волновался, он думал, что ты будешь сидеть в Шереметьеве всю ночь и заливаться слезами, звать нас и опять плакать. Ещё он боялся (но это между нами), что, может быть, ты доберешься одна, но сразу потянешься за тяжелым предметом, поэтому он развинтил мясорубку и спрятал очень далеко.

Прелестная кротость, приписанная мне Валентином, отчасти смягчила язвительную речь, тем более, что никто из присутствующих мне ящика не подкидывал, следовательно не мог нести ответственности за мое сидение на нем.

Я лишь посетовала на неожиданность пренебрежения, проявленного всеми, и расписала, каких трудов и мук мне стоил одинокий обратный путь. В довершение выступления я информировала, что ящика при мне нет, он брошен на произвол судьбы, если бросили меня, то на неодушевленные предметы любой стоимости мне глубоко и прочно наплевать.

Гарик чувствовал неловкость, однако Валентин не дал ему возможности раскаяться и взял инициативу в свои руки.

— Ну вот, а я думал, что хоть Гарика постесняешься, нудная ты крошка, не станешь разыгрывать при нем Мегеру, — прервал мои излияния Отче. — Ты лучше разбирай свой пестрый чемодан (имелась в виду изысканная гобеленовая сумка), а я скажу оправдательную речь в двух фразах, затем с удовольствием тебя покину. Не исключено, что ты просто стремишься меня избыть по неясным причинам. Так вот, следи за мыслью, если еще не уловила. Пока никто не знал, куда тебя черти носили, то риск знакомства с тобой (ну, и для тебя) не очень велик. Подумаешь, кого-то по башке стукнула, не впервой. А вот если бы выплыло хоть по малой случайности, что знакомая дама некоего Сурена моталась в Америку — совсем иной коленкор мог бы выйти. Недалекие люди могли подумать, что ты для Сурена служишь курьером, а профессия эта не без риска. Вот мы с Гариком и решили держаться от аэропорта подалее, на случай, если кто за нами приглядывает после твоих кровавых подвигов в отечестве. Тем более, что я знал и не ошибся, что ты все равно прорвешься, тебя ни ФБР, ни ЦРУ не остановит, не то что сопредельные доморощенные структуры.

Закончив объяснение, Валентин выразил желание увидеть меня назавтра, получил американские презенты, бутылку виски и блок сигарет, вместе с ними совет не будить меня слишком рано. После чего я закрыла за гостем дверь с чувством глубокого облегчения. Я приехала домой, и Гарик оказался на месте — далее мои мечты не заходили.

Сурен позвонил ровно в восемь часов и спросил, как я доехала. Я сообщила, что превосходно, но вот какую-то картонную коробку от неизвестного Рубена не донесла, а бросила по дороге. Голос Сурена надолго прервался. После паузы он медленно и с акцентом спросил, как это следует понимать. Я ответила, что очень просто: везла в военной машине, а потом сержант взял…

Сурен зашипел в трубку что-то невнятное, а Гарик предостерегающе промолвил:

— Катюша, пожалуйста. Понимаешь, когда Сурен сердится, он собой не владеет.

Затем он быстро взял трубку и что-то сказал туда по-армянски.

— Я объяснил ему, что ты пошутила, — сказал Гарик и вернул устройство по назначению.

После того я чинно растолковала кипящему Сурену, что довезла ящик до тайника, закопала в рукописях, ушла последней и дверь закрыла. И гори он, этот ящик синим огнем в издательстве «Факел», вот выйду на работу, тогда, может быть, найду время откопать. А на работу выйду не раньше пятницы.