Валентин сознался, что видел Вику два раза и следователя Шапошникова — один раз. Последний проявлял повышенный интерес к доктору, пользовавшему покойного Муратова, и вот почему. Судмедэкспертиза и вскрытие показали, что Муратов свел счеты с жизнью своею рукой, предварительно попытавшись забрать в мир иной Вику (по древним скифским образцам), но не одно безумие стало тому причиной.

В преждевременную могилу Анатолия Муратова свела не болезнь, а лекарство. Страшные таблетки с аббревиатурным названием, грозили пациенту привыканием и зависимостью, а более мягкая замена таила коварную гибель.

Подмененные таблетки несли скрытый побочный эффект, при небольшой передозировке, примерно в полтора раза, они вызывали у некоторых пациентов агрессию, направленную вовне. Поэтому пострадала бедная Вика, а при двойной передозировке агрессия обращалась на себя, это называется суицидальность, то есть непреодолимая тяга к самоубийству.

Сколь долгое время несчастный Муратов злоупотреблял лекарством, экспертиза не установила, но конечный результат выявился как по-писаному. Посему следователь Д.И.Шапошников пожелал добраться до врача и задать эскулапу пару формальных вопросов, тем более, что Муратов лечился частным образом. Однако прокуратуру ждала неудача и тупиковая ситуация, Вика показала, что покойный супруг лечился скрытно от нее, она знала о существовании доктора, но не располагала его координатами.

Следователь знал, что с неуравновешенными подозрительными субъектами такое случается, потому не настаивал, чтобы пострадавшая напрягла память. Или сообразил, что если вдова скрывает имя медика, то из нее все равно не вынешь, да и незачем. Кому нужно осложнять дело, практически готовое к закрытию? Тем более, что результат поисков виделся сомнительным. Найденный эскулап мог сказать по праву, что обязал пациента принимать таблетки по строгой схеме, на том его ответственность кончается, отравиться при желании возможно и аспирином.

Все же Шапошников задал Вальке вопрос, не помнит ли кто из нас, чтобы покойный говорил что-либо определенное. Скажем, называл фамилию врача или лечебное учреждение. Отче вник, что вопрос был предложен для очистки совести и уверенно отказался за нас обоих.

Но сознался, что грешен, поспешно воспользовался предлогом и не замедлил навестить страждущую вдову на дому. (Свидание в больнице получилось кратким и эстетических чувств Отче не утолило, лишь поведало, что внешность Вики почти не пострадала — пара чистых порезов на левой стороне лица, ближе к виску, чем к скуле.) Отче утверждал, что Вике это даже идет.

Совсем ошалел примерный семьянин, в жизни не видела его в таком обалдении от женщины. Однако Валька парировал двусмысленные намеки, утверждая, что ни о каких личных чувствах не может быть и речи. Мол, он любуется Викой, как редким произведением искусства творца, другие знакомые дамы подобной возможности не предоставляли и вряд ли вправе предъявлять претензии.

На протяжении второго визита, в доме седовласой тети (Вика не пожелала вернуться в муратовскую квартиру, разбитая балконная дверь и зияющий крюк от люстры являли неутешительное зрелище), исцеляющаяся вдова искренне благодарила Валентина за благородное содействие. Естественно, она знала имя и адрес искомого врача, однако менее всего на свете хотела подставлять того под неприятности. Он был добр к ней и долго терпел выходки давно обезумевшего Муратова.

Если Валентин сочтет нужным, добавила Вика, она откроет тайну личности доктора, может быть, попросит Валентина уведомить Михаила Матвеевича, что произошло с пациентом. Ей самой не хотелось вновь окунаться в прошедший ужас, её единственное желание — простить и как можно скорее забыть. Если бы Валентин нашел возможным исполнить ее просьбу, Вика была бы признательна. Разумеется, Валька, высунув язык, помчался исполнять поручение. В конце туннеля светила запланированная встреча с Викой. (Это мое мнение, и лексика тоже моя. Е.М.)

На данном моменте повествование прервалось, потому что конторская «Волга» привезла нас в знакомый погребок, мы приступили к обеду и переключили внимание с очаровательной Вики на многомудрого Павла Петровича Криворучко. Я рассказала Отче с подробностями, что выявилось у Октавии, не только информация, но и вещественные доказательства. Далее спросила совета, будет ли этичным с моей стороны признания Октавии отдать нанимателю, а материальные улики (Олесину сумку) задержать у себя, с тем, чтобы обдумать пути их наилучшего применения.

— Ты, дитя, неисправимая интриганка, — пожурил Отче. — Ну ладно, у старого дружка дело из зубов вынула, я к тебе привык и простил. Но теперь ты ученого друга Пашу тонко планируешь оставить с носом, в каких целях, я просто не догадываюсь. И загляни в свою совесть — меня, обиженного тобою, обратно к делу влечешь! Мною оно завершено, другом Пашей щедро оплачено, а ты суешься, норовишь перебежать ему дорогу. Отдай себе отчет, зачем? Ставлю полученный гонорарий против инфляционного рубля, сиречь копейки, что и не брезжится, чего тебе лично желается. Извини, тут я тебе не слуга. Ни прошлых, ни настоящих клиентов продавать не приучен (тем более задаром). Однажды ты меня ввела в грех (с Вериным Витюшей), но теперь я до ушей пропитался этикой — на одно дело с двух сторон не работаю. Кто платит, тот и музыку заказывает. Мое последнее слово будет таково: иди к Паше, советуйся и дискутируй с ним. Если выпустит на оперативный простор — мои первоклассные мозги в твоем распоряжении с небольшой скидкой. Кто и каким способом станет расплачиваться, мы выясним потом. Паша, кстати, обозначил серьезное намерение увидеть тебя завтра на своей кладбищенской территории, под сенью наследственных гробов. Антон тебя к нему в четвертом часу пополудни переправит от твоего нынешнего, а не вечного жилища. Так что мозгуйте, обсуждайте, и все такое прочее. Даст Паша благоприятную санкцию — мы с тобой, коварное дитя, покумекаем, мне самому забавно. Но не раньше санкции с визой.

А вот утаивать и самой замышлять не советую, попадешь пальчиком в небо, будешь локотки кусать, ан поздно. Оно может выйти обжигательно.

Гнусный бывший компаньон запугал меня по всем правилам, указал на намечающееся коварство, пришлось с ним нехотя согласиться. Для свободного плаванья в морях этики я еще не дозрела, потому что (убей меня Бог!) не представляла, что именно самозванка, подобная мне, может предъявить Прозуменщикову и по какому праву.

Дело изначально не мое, и вещать «мне отмщенье и аз воздам» было бы с моей стороны некоторым превышением полномочий.

Посему я утерлась ресторанной салфеткой, рассказала Отче, как мы с доктором Жанин удирали от полиции и как она благородно смирилась с фактом, что я займу ее место в сердце и жизни друга Поля. Даже преподнесла мне венчальный наряд, чтобы Поль, стоя со мной рука об руку у алтаря (какого, не важно), не мог не вспомнить ее.

Я ожидала от Отче взрыва смеха либо неприличных острот, но он поперхнулся пивом и долго кашлял. Пожалуй, что преданность экс-нанимателю заходит у Валентина чересчур далеко, подумалось мне, нечто фатальное случилось с моим старым другом, боюсь, его позвали трубные звуки добродетели. Было бы ужасно. Валентин — суровый трезвенник, лояльный бизнесмен и преданный рыцарь дамы Виктории. Так я ему и выдала: