– Я не видел его с тех пор, как мы расстались. Я считал, что он ушел с тобой.

– Занятно.

– Может, он направился на восток. Он все время об этом говорил.

– Он много о чем говорил. Скорее всего, кто-то в конце концов его прирезал. – Рагнарсон снова пожал плечами.

Внизу раздавались стоны и крики. Все больше солдат не могли удержаться от того, чтобы обыскать карманы мертвецов.

Эль-Мюрид воздел к небу руки, призывая очередную молнию. Бандиты-роялисты не желали прогибаться перед его могуществом, и это сводило его с ума.

На него обрушился сокрушительный удар, от которого затрещали ребра. С губ сорвался стон, и земля устремилась ему навстречу. Он попытался смягчить падение, но рука не слушалась, и он тяжело рухнул наземь. Его телохранители закричали от ужаса.

Он еще успел услышать удаляющийся стук копыт и, с трудом приоткрыв глаз, увидел, как бегут прочь Непобедимые.

Наступила темнота.

А потом точно так же отступила.

Чья-то нога толкнула его под ребра, переворачивая на спину. Он с трудом сдержал крик, затаив дыхание, пока солдат обыскивал его одежду. Солдат выругался, не отыскав ничего ценного, но его глаза тут же вспыхнули – он обнаружил амулет. Быстро сняв его, солдат спрятал драгоценный камень в карман, так и не заметив слабого свечения.

Эль-Мюрид мысленно проклинал все на свете. Выбор был прост: амулет или жизнь. И теперь выбора не осталось.

– Нашел что-нибудь? – крикнул другой солдат.

– Два дрянных серебряных слитка и горсть медяков. Эти парни еще беднее, чем мы. Хотя у этого приличные сапоги. Вполне подойдут.

Ученик заскрежетал зубами, почувствовав, как солдат стаскивает сапоги с его ног.

К первому присоединился второй.

– Я нашел серебряный кинжал-убийцу. Наверняка он чего-то стоит.

– Гм? Дай взглянуть.

– А больше ничего не хочешь, дьявол тебя побери?

– Ладно-ладно. Эй, а у этого не такой уж плохой меч.

– Всяко лучше, чем зазубренная итаскийская жестянка вроде твоей.

Эль-Мюрид едва не рассмеялся. Оружие подарили ему всего несколько дней назад в Дунно-Скуттари, и он ни разу не вынимал его из ножен. Воистину ирония судьбы.

Когда солдаты ушли, он понял, что по еще большей иронии судьбы они даже не пытались выяснить, был ли среди павших он сам. Он не мог понять их безразличия к политике, хотя полностью находился в их руках.

И еще большей иронией стало бы, если бы его просто добили. А убийца так и не понял бы, насколько важен для истории нанесенный им смертельный удар.

Поле боя окутала темнота. Какое-то время упорные роялисты продолжали мародерствовать при свете факелов, но в конце концов даже самые алчные отправились спать. Постепенно наступила тишина. Эль-Мюрид ждал. Боль не давала ему потерять сознание. Убедившись, что ничем себя не выдаст, он пополз прочь.

Он не преодолел и десяти ярдов, когда наткнулся на своего врача:

– О Эсмат, как же так? Я думал, ты один из бессмертных, а ты меня покинул. Мой старый друг, мой последний друг… стал поживой для воронов. До чего же жестоко. Все, что мне остается, – возвести стелу в твою честь.

Чуть ниже по склону возникло движение. Эль-Мюрид замер и долго не двигался с места. Каким-то образом грабители не заметили сумку Эсмата, он забрал ее с собой и пополз дальше. Поняв, что ему уже ничто не угрожает, он схватился за дерево и поднялся на ноги, а затем заковылял на восток в свете луны, время от времени набираясь сил от снадобий из сумки Эсмата.

Ближе к рассвету ему встретилась лошадь без всадника. Поймав и успокоив животное, он забрался в седло и двинулся дальше на восток.

После двух недель мучений он прибыл в Сахель, где упал в объятия преданных сторонников. Те окружили его заботой, а потом перевезли в Аль-Ремиш, где он уединился в Святейших храмах Мразкима.

Все его прежние амбиции умерли – окончательно и бесповоротно.

Солдат-роялист, укравший амулет Ученика, продал его ювелиру в Либианнине после того, как оттуда ушли избранные. Ювелир, в свою очередь, продал его знатной женщине, возвращавшейся на юг, в семейные владения в окрестностях Симбаллавейна. Пробыв у нее два месяца, амулет внезапно ожил, ругаясь на чужеземном языке. Уверенная, что это жуткая колдовская игрушка, которую всучил ей нечестный ремесленник, она в страхе велела слугам швырнуть амулет в глубокий колодец, а потом засыпать его землей и засадить цветами.

Так амулет Эль-Мюрида исчез с лица земли, озадачив историков, правоверных, а в первую очередь того, кто подарил его Ученику.

Движение Эль-Мюрида лишилось какой бы то ни было магии – в буквальном смысле этого слова.

Толстяк никогда еще не был столь осмотрителен. Он путешествовал по негостеприимному краю, кишевшему пиратствующими дезертирами как из итаскийского войска, так и из воинства света, которые охотились на всех подряд. Местные жители опасались любого чужака, боясь, что он может оказаться разведчиком одной из банд.

Хаос царил повсюду к северу от Скарлотти, до самой Серебряной Ленты. Толстяк сумел его пережить, неделю за неделей избегая возможных несчастий и пробираясь в сторону Портсмута, где еще ждали приказа Ученика остатки войска эль-Надима.

– Дурень я набитый, – обругал он себя на развилке в сорока милях от цели. – Надо было двигаться как можно дальше на восток, туда, где здравый смысл – скорее правило, нежели исключение, и где у человека с опытом и гением есть хоть какая-то возможность преуспеть.

В этом безумном краю его таланты пропадали впустую – местный народ был дьявольски подозрителен и чересчур беден. Передвижения войск уничтожили десятки тысяч крестьянских хозяйств. Все, что еще оставалось, забрали грабители. Местным жителям приходилось начинать все заново, без конца сражаясь за жизнь.

Он терял в весе – чудовищный голод пожирал его изнутри. И у него не было при себе реквизита, с которым он мог бы заняться прежней профессией, даже если сумел бы привлечь внимание потенциальных клиентов. А чтобы обзавестись новым инвентарем, не было ни времени, ни денег.

Толстяк постоянно задавал себе вопрос, что он делает в этой безумной стране, но все равно шел дальше. Нужно было добраться до восточного войска и узнать о судьбе Саджака. Насмешника не оставляли мысли, что тот ковыляет по его следу, полный решимости убить. Навязчивая идея гнала его вперед безжалостнее, чем любой бич рабовладельца.