при преемнике Алексея Михайловича. Там оно подверглось разным притеснениям и проволочкам. Мандарины прежде богдыханского приема потребовали у Спафария царскую грамоту для предварительного просмотра; на что он не соглашался. Так как посредником в переговорах служил один иезуит, то посланник сообщил ему латинский перевод царской грамоты. Мандарины не хотели принять перевода; наконец согласились на том, что подлинную грамоту Спафарий привезет прямо во дворец. Ее взяли и отнесли к богдыхану. После чего посланник был допущен перед лицо его китайского величества, и тут принужден творить низкие поклоны, но не был удостоен никаким вниманием. Только во время второго приема богдыхан соблаговолил, при посредстве переводчиков-иезуитов, спросить его о здоровье и возрасте царя. Во время переговоров мандарины ставили посольству на вид разные вины с русской стороны, особенно нападения казаков на китайские пределы, требовали выдачи Гантимура и так далее. Даже китайские торговцы со своей стороны притесняли посольство, покупая у него русские товары и продавая ему свои по ценам, которые назначали, стакнувшись между собой. Целое лето оно прожило в Пекине и наконец было отпущено ни с чем, даже без богдыханской ответной грамоты, так как Спафарий не соглашался на обычные высокомерные китайские выражения, унизительные для царского достоинства.

Только спустя три года после своего выезда из Москвы Спафарий воротился в нее в начале 1678 года. Важным плодом его посольства было составленное в двух книгах описание совершенного им пути, то есть описание Сибири и Китая, снабженное чертежами; кроме того, имеем любопытные донесения, посылавшиеся царю во время самого путешествия. Но его главный покровитель Матвеев находился уже в ссылке и вообще, вследствие изменившихся обстоятельств, он не нашел достаточно благосклонного отношения к совершенным трудам. Ему пришлось даже в Сибирском приказе оправдываться против возведенных на него обвинений в превышении посланнической власти, в лихоимстве и в сношениях с иезуитами. Например, говорили, что он поднес богдыхану плохих соболей, а добрых оставил себе для продажи; что послал албазинским людям приказ не ходить для сбора ясака по реке Зии и вниз по Амуру; что образ Михаила Архангела отдал католикам для их пекинского костела и тому подобное. Однако ему удалось до некоторой степени оправдаться, и потом он был вновь назначен на должность переводчика Посольского приказа35.

Меж тем как русское владычество утверждалось в Восточной Сибири до берегов Охотского моря и Тихого океана, в Западной Сибири оно упрочилось и пускало все более и более глубокие корни; хотя ему и пришлось здесь выдержать некоторую борьбу с новым напором кочевых орд. То были пресловутые калмыки. Теснимые другими монгольскими и татарскими ордами, они с 20-х и 30-х годов XVII столетия из монгольских степей передвинулись далее на север и северо-запад и заняли своими кочевьями земли по верхнему течению Иртыша, Ишима, Тобола до реки Яика и даже перешли на западную его сторону в степи волжские и астраханские. В отношении силы и энергии движение этих орд далеко уступало их предшественникам половцам и особенно татарам. Раздробленные на отдельные роды, управляемые своими князьями или тайшами, нередко враждебными друг другу, калмыки не могли быть опасными неприятелями для окрепшего Московского государства, владевшего страшным для кочевников огненным боем; но ему все-таки пришлось напрягать силы, чтобы обеспечить свои юго-восточные пределы и подчинить себе те орды, которые очутились внутри этих пределов, сливавшихся со степями Средней Азии.

Москве помогло и то обстоятельство, что это чисто монгольское племя встретило себе врагов в племенах татарских, с которыми оно столкнулось и потеснило их, а именно с ногаями и киргизами. С ногаями еще резко разделяла его и самая религия: первые были мусульмане, тогда как калмыки принадлежали к ламаитам. За ногаями стояла Крымская орда, с которой калмыки также вступили во враждебные отношения. Московское правительство довольно ловко воспользовалось сими отношениями для того, чтобы в калмыках приобрести себе союзников против крымцев.

Испытав в некоторых столкновениях силу московского огнестрельного оружия, часть калмыцких тайшей, кочевавших между Яиком и Волгой, уже в конце Михайлова царствования прислала в Москву послов с просьбой о принятии под свою высокую руку и разрешении вести торг с русскими городами. Правительство Алексея Михайловича спешило закрепить эти вассальные отношения; оно обещало государево жалованье, но требовало от тайшей заложников, присяги на верную службу, а также удаления орды на восток за Яик. Ближние калмыцкие тайши то соглашались на требования, то давали гордый ответ вроде того, что «никого не боятся, кроме Бога»; но в конце концов, прельщенные подарками и нуждаясь в пастбищах, выдавали аманатов, приносили шерть, или присягу на подданство (1655 г.), и обязывались платить дань. Они не раз выставляли вспомогательные отряды для войны с крымцами, чем отвлекали их от союза с Польшей и оказали значительную помощь Москве в трудное время ее борьбы с поляками из-за Украйны. Часть калмыцких орд, перешедшая на запад от Яика, не ушла за него обратно, а распространилась в степях астраханских, уфимских и саратовских и тут продолжала вести довольно успешную борьбу с татарскими народами, то есть с крымцами, ногайцами и башкирами; но при этом и сами калмыки иногда заводили междоусобия. Кочевники, таким образом, ослабляли себя в этой взаимной вражде и тем облегчали окончательную победу Московского государства над степью. Безобразной наружности, одетые в кольчуги и шлемы, вооруженные стрелами, копьями и короткими, прямыми саблями, жадные к добыче, калмыки первое время наводили большой страх на крымских татар и нередко одним своим появлением обращали их в бегство. (Только башкиры умели наносить поражения калмыкам.) Немало пользы для Москвы принесли они тем, что, заняв астраханские степи, отрезали крымских, едисанских и кубанских татар от их более северных единоплеменников; чем нарушили также их мусульманское единение, поддерживаемое верховенством и влиянием Крыма.

Что касается Большой ногайской орды, то часть ее осталась в тех же степях, которые были заняты калмыками; причем ее мурзы признали себя в некоторой зависимости от калмыцких тайшей; так что последние, давая шерть московскому государю, включали в нее присягу не только за своих родичей, но и за этих мурз. Эта шерть, или присяга, конечно, нередко нарушалась; калмыки и татары изменяли, бунтовали, грабили торговые караваны, нападали на русские поселения и тому подобное. По усмирении вновь давали аманатов и возобновляли шерть. Самыми крупными тайшами среди астраханских и уфимских калмыков в первую эпоху Алексеева царствования были Дайчин и его сын Мончак; исполняя государеву волю, они вместе с донскими казаками предпринимали более или менее успешные походы на крымцев и азовцев. От 1661 года мы имеем шерть, которую учинил Бунчук-тайша за