рассматривался им как тягчайшее преступление. В тексте объявления, которым возвещалось народу особо о причинах казни каждой группы стрельцов, о группе, сидевшей в Новоспасском монастыре и затеявшей оговор солдат, была введена отдельная статья, написанная в резких выражениях и, по всей вероятности, судя по синтаксису, составленная самим Петром. «Да они ж, воры и изменники, готовясь по злым делам своим к смерти, для которой от священников причастники были святого тела и крови Господни ради вечного избавления души, но они, проклятые, по приятии сего страшного таинства в вящее зло поступили и повратилися яко псы на своя блевотины, вместо сокрушения души пред Богом зачали мыслить, чтоб им оговорить солдат в том же воровстве, будто и они про то (т. е. про намерение бояр удушить царевича и т. д.) ведают. А уже из них Алешка Сучков оговорил Преображенского полку солдат дву человек Петра Головкова, Петра Погорельского. Но правдотворец Господь обратил сию болезнь на главы их. Когда стали пытать вышепомянутого Алешку Сучкова, который тотчас повинился и сказал, что затеял напрасно и оговорил трех человек стрельцов: Матюшку Сорокина, Ивашку Троицкого, Ларку Недосекина, которые, так же и иные с пыток, а иные без пыток повинились, а сказали, что все семьдесят три человека, которые сидели у Спаса Нового в монастыре, в том зговорились. А когда их спрашивали, для чего они, в беде сидя, большую затевают, против чего они сказали, что говорил им Ивашко Колокольцов: мы-де одни пропадаем, а потешные-де останутся в радости; пусть ж де и они, враги наши, пропадут; лучше-де нам не одним умереть. И тем последуя они отцу своему сатане, которой хотя ведает, что мучитца, однако ж к себе людей прельщает, хотели они чистых опоганить, а вышепомянутых уж близ пытки довели»[818].

Датский посол Гейнс, осведомившись, что царь проводит ночь с 21 на 22 октября в доме датского поверенного Бутенанта, ранним утром отправился туда, желая при встрече с царем снискать к себе его расположение. «И он не ошибся, — продолжает Корб, — так как царь повел его с собою и показал ему великого Ивана, т. е. величайший во всем мире колокол». Так изображает дело Корб, не особенно расположенный к датскому послу и ревниво к нему относившийся. На самом деле посол был приглашен к Бутенанту самим Петром, желавшим иметь с ним секретный разговор о заключении союза с Данией[819]. Петр, по-видимому, отправился в Кремль по случаю праздника Казанской Божией Матери и захватил с собой туда датского посла. Затем происходил упомянутый обед у Л. К. Нарышкина, также, вероятно, назначенный на этот день ввиду праздника. На обеде присутствовали бояре и иностранные представители, в том числе и Гейнс.

Пиры с участием Петра обыкновенно не обходились без неожиданных эпизодов, и следующими эпизодами обеда у Льва Кирилловича Нарышкина были выходки против польского посла Бокия, к которому царь, вероятно, не без влияния пользовавшегося большим расположением Карловича, проявлял — как мы уже имели случай не раз заметить — самое пренебрежительное отношение и презрение, то ставя его в смешное положение, то говоря ему резкое слово, то допуская против него даже самое оскорбительное действие. Человек очень горячий и экспансивный, но, видимо, крайне недалекий и непроницательный, польский посол не замечал при этом, что становится посмешищем в глазах других. «Далее во время еды, — продолжает свой рассказ Корб, — зашел разговор о различии между странами, причем весьма дурно отозвались о той, которая ближе всего соприкасается с Московией (т. е. о Польше). Министр, посланный из той страны, возразил, что он и в Московии отметил много такого, чтo заслуживало бы порицания. На это царь заметил: „Если бы ты был из числа моих подданных, я бы присоединил тебя товарищем к качающимся уже на висилице, так как хорошо знаю, куда клонится твоя речь“». За неодобрительный отзыв о Московии за обедом царь отомстил поляку во время танцев, предложив ему танцовать с своим шутом. «Этому же послу, — продолжает Корб, — царь нарочно предоставил случай танцовать с дураком и посмешищем своего двора. Хотя все смеялись этому, однако тот не понял, какую недостойную шутку с ним играют. Но господин цесарский посол, который всегда пользовался большим уважением у того министра, очень кстати напомнил ему через одного из своих приближенных, чтобы он не забывал о достоинстве своего положения». Дело, однако, этой шуткой еще не окончилось, и через несколько времени престиж державы, представляемой Бокием, был вновь и еще в большей степени унижен в его лице. Петр также под видом шутки нанес представителю Речи Посполитой несколько пощечин, которые тот принял за знак расположения. «При другой шутливой выдумке тот же посол получил от священной десницы пощечины и истолковал их за доказательство любви. Таким образом, — философически замечает Корб, заканчивая свой рассказ, — чужие деяния получают свое наименование только с нашей точки зрения, так что часто можно видеть, как те же самые поступки сообразно с обстоятельствами и дарованиями людей считаются то обидами, то милостями»[820]. Петр горел нетерпением выехать в Воронеж для осмотра построенных там во время его заграничного путешествия казною и кумпанствами судов, и его задерживал только розыск о стрелецком мятеже и расправа со стрельцами.

В воскресенье 23 октября Петр отправился в Воронеж. В день отъезда Лефорт устраивал у себя праздник, на котором присутствовали все иностранные представители и бояре. «Был большой пир у генерала Лефорта», — записал в дневнике лежавший в постели больной Гордон[821]. Корб как очевидец дает подробное описание и этого празднества. Царь запоздал прибытием, задержанный важными делами; но совещание о государственных делах продолжалось и на обеде у Лефорта, несмотря на присутствие здесь иностранных представителей, и рассказ Корба вводит нас в своеобразное заседание Боярской думы, каким оно бывало при Петре, не стеснявшемся ни местом, ни временем. Совещание было очень оживленно, даже бурно. «Его царское величество, — пишет Корб, — собираясь отправиться в Воронеж, приказал генералу Лефорту устроить пиршество и пригласить на него всех иностранных представителей, равно как и именитых бояр. Царь явился позже обыкновенного, так как несомненно задержан был немаловажными делами. Впрочем, и во время самого стола, не обращая внимания на присутствие иностранных представителей, он рассуждал о некоторых предметах с боярами, но это совещание было очень близко к спору: не щадили ни слов, ни рук, потому что все были увлечены чрезмерным, а в присутствии государя и опасным пылом при упорной защите своего мнения. Они так спорили друг с другом, что дело доходило почти до обвинения».

Впрочем, Корб в этом же описании представляет нам