драгоценностями погреба, изобилующего разными винами, ибо тут было токайское, красное будское (budense), испанский ceкт, рейнское, французское красное, не то, которое обыкновенно называется мускат, разнообразный мед, различные сорта пива, а также в довершение всего неизбежная у москвитян водка». По сообщению Корба, на пиру случился эпизод, вызвавший замешательство и тревогу: «У царя похолодел живот и начались схватки в желудке; внезапная дрожь, пробежавшая по всем его членам, внушила опасение, не кроется ли тут какого злого умысла. Генерал Лефорт, особенно встревоженный нездоровьем государя, велит врачу Карбонари-де-Бизенегг пощупать пульс.

Тот объяснил, что этот мимолетный озноб является следствием дурноты, и потребовал в качестве лекарства от болезни токайского вина, самый высокий сорт которого имелся на столе. Это удачное врачевание было приятно государю, и он не отложил надолго пользование столь целебным средством». Болезненный приступ не лишил, однако, Петра веселого настроения, выразившегося в шутливом разговоре с доктором Карбонари. «Он спросил у врача, почему тот решил продать жену. Врач, слегка засмеявшись, смело ответил: „Потому что ты откладываешь уплату годового жалованья“. Дело в том, что несколько дней тому назад Карбонари излагал свои стеснительные обстоятельства князю Ромодановскому и просил жалованья. На совет князя занять денег врач тотчас возразил, что кроме жены у него не остается никакого другого залога; но если князь решится дать ему денег взаймы, то он готов ее заложить или продать. В общем с лица его царского величества не сходило самое веселое выражение, что являлось признаком его внутреннего удовольствия»[798].

XIX. Казни 17 и 18 октября

Наутро 17 октября опять были казни.

Казнь происходила в Преображенском, на открытой равнине, куда выведены были 109 стрельцов. Им отрубили головы.

18 октября казни происходили в нескольких местах и с новым разнообразием в формах. Семь человек сложили головы в Преображенском. Из них двое — нам уже известные сотенный Колзакова полка Ивашка Клюкин и пятидесятник того же полка Аничка Сидоров, отнесенные к группе пущих воров и заводчиков, почему и казнь была им отложена, хотя они были пытаны еще в сентябрьских розысках. Оба были, как припомним, из числа стрельцов, близких к Ваське Зорину. Против Анички Сидорова еще на розыске у боярина Шеина под Воскресенским выдвигалось обвинение в том, что он, выслушав бунтовскую челобитную Зорина, хвалил ее и говорил, что она им, стрельцам, годна. В Москве он допрашивался в застенке князя Ф. Ю. Ромодановского в первую же очередь вместе с виднейшими стрелецкими главарями 17 сентября и здесь колебался в показаниях, то запирался, то винился, но был уличаем сотоварищем, также одним из главарей, Васькой Игнатьевым, что действительно про челобитную Зорина, выслушав ее, сказал: «Хороша!» «И то слово, — показывал на него Игнатьев, — у них было меж Торопцом и Ржевою Володимировою за ужином на стану», а затем многократно и на дальнейшей дороге, когда они ехали вместе в одной телеге. Против сотенного Ивашки Клюкина были показания на Воскресенском розыске, уличавшие его в нескольких деяниях: тоже был из слушателей челобитной Зорина, принимал у мятежных стрельцов порох для раздачи, передал Зорину известное уже нам коллективное письмо от четырех полков для доставки его боярину А. С. Шеину, чтo Зориным и было исполнено. Он фигурировал затем в застенке князя Ф. Ю. Ромодановского на общем розыске 19–22 сентября, где Васькой же Игнатьевым изобличался в том, что, когда перед Воскресенской битвой приезжал к ним, стрельцам, генерал Гордон и уговаривал их принести повинную и идти в назначенные места, он, Ивашка, полчанам своим после молебна говорил: «Стой-де, братцы, что Бог ни даст». Васька Зорин и Артюшка Маслов показывали на него, что он о челобитной Зорина знал[799], а распоп Ефимко Самсонов уличал его в том, что он в полках говорил: «все-де мы страждем от бояр!» После упорного запирательства Клюкин «с третьего огня» во всем повинился. Сидорову и Клюкину головы были снесены «мечем», как об этом специально отмечено в списке казненных 18 октября[800]. Меч впервые применен был в этом случае как орудие казни; это было нововведение, заимствованное с Запада.

Кроме этих двух видных участников бунта, Клюкина и Сидорова, там же, в Преображенском, были отрублены головы еще пятерым стрельцам, но уже топором, причем, вероятно, сравнивалось действие того и другого инструмента. Эти пятеро были малолетние, хотя обыкновенно несовершеннолетние стрельцы освобождались от смертной казни. Так было под Воскресенским монастырем, так было и в предыдущие дни казней 30 сентября и в октябре, и решительно нельзя понять, почему для этих пятерых было сделано такое исключение. Двое малолетних были Чубарова полка: Тимошка Скачков и Ивашка Безпалый. Первый из них, Тимошка, 14 октября приводился в застенок князя В. Д. Долгорукого, но там пытке подвергнут не был, потому что показал, что «был наперед сего в сем деле пытан и во всем вину свою принес». Он был из тех восьми стрельцов, раненных в бою под Воскресенским, которые оставлены были в Воскресенском монастыре и оттуда в сентябре присланы в Москву. Другой, семнадцатилетний стрелец Ивашка Беспалый, допрашивался 14 октября в застенке князя М. Г. Ромодановского, где после некоторого запирательства в предложенных ему вопросах по поводу слухов о смерти государя и об удушении царевича с пытки с 15 ударов признался, что о том и другом слышал. На вопрос о письме царевны он сказал, что то письмо «снесли из Девичья монастыря бабы, а кто бабы снесли, того он не ведает». Его показание ничем не отличалось от показаний целого ряда других таких же несовершеннолетних стрельцов и совершенно не давало основания для заключения о какой-либо его особой виновности. Из остальных трех казненных несовершеннолетних Ивашка Клей, или Клюй, 18 лет, принадлежал к той партии стрельцов, которая прислана была из Суздаля, сидела в Николаевском Угрешском монастыре и которая была казнена 11 октября, но Ивашка Клюй в именных списках того дня, 11 октября, помечен был в числе освобожденных от казни за малолетством[801].

Другим местом казни 18 октября был Девичий монастырь. Здесь на поле перед самыми стенами монастыря были повешены еще 47 стрельцов в прибавку к стрельцам, повешенным там ранее, 12 и 13 октября[802]. В это число вошли 31 десятник Чубарова полка, перевезенные в Москву из Владимира и Мурома и сидевшие до передачи их в Преображенский приказ в подмосковном селе Черкизове и затем 14 и 15 октября бывшие на розысках у князя М. А. Черкасского, у князя В. Д. Долгорукого и у А. С. Шеина. В то же число 47 вошли двое рядовых из той же сидевшей в Черкизове партии: Васька