как ее плечи подергиваются, и поэтому попытался сказать желаемое быстрее. — За год до твоего совершеннолетия, она намеревалась сотворить задуманное и сделать тебе подарок на восемнадцатилетие. Подарок на всю жизнь, как выражалась миссис Уинстон. Чтобы ты ухаживала за ним, оберегала его от ненастных дней и… — Джош замялся, но все-таки вымолвил: — «Чтобы с каждым лепестком приносить небесную радость и нежно…

— Обнимать в любой час и день, в миг, когда душа будет не на месте», — договорила за Джоша Луиза.

— Ты… — Джош пришел в удивление.

— Мама изложила эти слова в записке, которую нам передали из больницы. — Ее голос дрожал. — А я-то тогда день гадала, к чему это относится, и какими лепестками она будет напоминать о себе. И мучила себя дурной мыслью, что она придет за мной.

— Прости… но я должен был сказать это. — Сердце Джоша страшно колотилось.

Тонкие струйки слез потекли с глаз Луизы. Она с минуту стояла и обдумывала, ругая себя за то, что могла поверить в то, что мама унесет ее с собой, что она желает такой же участи для неё, что она таится в каждом черном уголке, являющимся излюбленным местом для призраков и гуляющих душ… Какой же глупой она была! Мама хоть и редко говорила, но любила её и желала лучшего для дочери, ежемесячно, не имея денег, отдавала последние копейки, чтобы собрать сумму на подарок подрастающей дочери. Оливия знала, что её дочь особенная и подарок должен быть особенным. А любовь Луизы к цветам была безграничной.

Луиза, начавшая всхлипывать, прильнула к Джошу. Он крепко-крепко заключил её в свои объятия. Теплота их тел слилась. В эту секунду они черпали друг от друга благодатное умиротворение. Джош продолжал извиняться, а Луиза, все еще проливая слезы, отзывалась чуть слышно, что ему не за что просить прощение, а затем рассыпалась в благодарностях за то, что он есть в её жизни. «Как странно, — подумала Луиза. — Слова Джоша принесли и счастье, и печаль. Бывает ли такое? Когда одно мгновение будто раздвоено на две части. И там, где есть плохое, на смену приходит хорошее». После они замолкли, целиком отдавшись внутренним размышлениям. Она уже с нетерпением жаждала спуститься и проникнуть в сад, «к маме». А Джош пылал, как мощный луч огненной звезды, падающей им в глаза. До того он полюбил эту девушку, что ее эмоции приводили его нервы в упоительный трепет. «Аль любовь лучшее лекарство ото всего, то чего мне так неспокойно в груди? Что за странный трепет во всём теле? Будто какая-то летучая зараза завелась в желудке и надкусывает меня, вздыхает вместе со мной и живет моей жизнью?» — ломал он голову.

Позлащенные солнцем, стоя под вольными облаками на бугорке перед цветочным великолепием, они слышали, как поодаль пели птицы, ласточки быстрым полетом очерчивали горизонт, шустрые воробьи летали с ветки на ветку, будто намеренно, чтобы поиграли с ними, где-то вдалеке отдавались отголоски журчаний потоков родников, на деревьях созревали сочные плоды яблонь, абрикосов, вишен, всевозможные жучки копошились в расщелинах, кроты притаились в почве, пчелы-кудесницы в свои лапки-корзинки набирали пыльцу… — везде бурлила жизнь. И эта жизнь бурлила и в них. Джош, укрепив мужество, хотел выдать еще одну тайну, тайну сердца, но у него не получалось. Он то открывал рот, надумав, то закрывал, боясь, что, признавшись, потеряет самое дорогое, что есть в его жизни. «Любит ли она меня так, как я люблю ее? Иль относится ко мне, как к другу?» — сколько раз Джош тешил себя этим вопросом. «Не поймет она меня. Не поймет. И дружбу с ней я могу потерять навеки, если правда всплывет».

Луиза даже не догадывалась ни о чем. А ведь она тоже любила его. Правда, не знала она, что за странное биение ее сердца возникло, когда Джош обнял её. «Он обнимал меня тысячу раз, а то и более. Но… может я всего лишь расчувствовалась?»

Джош осмелился на еще одну попытку, но Луиза, выпорхнув из его рук, легкозвучным голосом произнесла:

— Идем, не будем же мы вот так стоять. — И побежала вниз. Слегка расстроенный парень ринулся к ней. Через мгновение оханья и аханья восхищенной уже разносились в воздухе и сливались с птичьими голосами. Джош успел забыть про то, что он желал сказать и принялся вместе с любимой расцветшей Розой плыть по шатру цветов, будто по приюту любви, сотворимому Оливией.

Диковинные букеты, цепляющие мечтательной благовоний, покрывали рощу, выставляя напоказ свои прелести. Ветерок подхватывал царство роз, и они будто отдавались безудержному смеху, колыхая разноцветными перышками. Они ступали словно по постели из цветов; их ноги утопали по щиколотку в цветениях. Встречали их вьющиеся, влюбленные, улыбающиеся кремово-белые, телесные, бледно-бледно-розовые розы, посаженные на арке в форме полумесяца. Эти девицы, отдающиеся грезам, принимали стыдливые оттенки, в трепетном ритме, чуть раскрываясь, подобали девической целомудренной груди. Исходивший от них аромат теплого нежного дыхания, как вздохи девственниц, выдавал ожидание часа любви. Имеющие длинные плетевидные побеги, они поднимались на высоту, расползались по всей дуге, смущенно цепляясь коготками за опору. Прямая аллея, обсаженная по обеим сторонам парковыми розами, лимонно-сливочными, пурпурно-лиловые, густо-желтыми, из которых веял цитрусовый аромат, вела их к чайно-гибридным розам. Бокаловидная форма последних с ярко махровыми, розово-абрикосовыми, точно мясистыми плодами, с золотистыми тычинками дивила взор, услаждая молодых. Едва уловимый аромат точил от них. И вот они дошли до бордовых, точно запекшаяся кровь от раны страсти, красных отверстых губ статных женщин, вызывающих порочную красоту малиновым душком. Эти смелые мадам, не знающие стыда, раскованно снимали с себя невидимые корсажи и пленяли неповторимой наготой, зазывая в танце, склоняя головки. Пронизанные женскими лапками, соблазнительными голосами, стесненные зашагали дальше по цветущему саду, как заблагорассудится. Ими управляла одна и та же мысль: «Унестись бы далеко-далеко, подхватившись с теплым порывом ветра».

И увидели они нечто необычное и нечто страшное. Траурные, затканные глубоко-бархатным одеянием, черные розы создавали яркий контраст с утонченной чувственностью. Пыль, покрывающая плоть, равна погребальному праху. Луиза, присев, прикоснувшись к лепестку, ощущала присутствие какой-то силы, соединяющей с потусторонним миром. В ней тут же проскочили воспоминания, связанные с мамой, с похоронной суетой, которые никогда не изглаживаются; она ворошила в памяти образ матери с трупными пятнами, пятнами, оставленными болезнью… а чернота под глазами… она с таким страхом взирала на неё. Обездвиженность цветка, символизирующая смерть, так поразила обоих, что, казалось, и запах от разложения трупа вмиг повеял от него. Тревожное колыхание сердца было у каждого. Луиза, дернувшись, отскочила назад.