— Это звучит немножко…

— Немножко — как? Немножко напыщенно? Еще бы. Немножкоглупо? Еще бы. Немножко себялюбиво? Да, сэр. Но это и есть мы. Это мы всецеликом. Что мы сделали после Нама, Салл? Те из нас, кто отправился туда, те изнас, кто выходил на марши протеста, те из нас, кто просто высиживал дома,смотрел “Далласских ковбоев”, попивал пиво и пердел в подушки дивана?

Щеки нового лейтенанта начали краснеть. Он выглядел какчеловек, который оседлал своего конька и теперь взбирался в седло, посколькуему ничего не оставалось, кроме как скакать вперед, Он поднял руки и началразгибать пальцы, как делал Салл, когда перечислял то, что они получили отВьетнама.

— Ну-ка поглядим. Мы поколение, которое изобрелоСупербратьев Марио, Эй-Ти-Ви, лазерную систему наведения ракет и крэк изкокаина. Мы открыли Ричарда Симмонса, Скотта Пека и “Стиль Марты Стюарт”. Нашаидея революционного изменения образа жизни — это покупка собаки. Девушки,сжигавшие свои бюстгальтеры, теперь покупают белье “секреты Виктории”, амальчики, которые бесстрашно лезли на х.., во имя мира, теперь жирные туши,которые засиживаются у экранов своих компьютеров до поздней ночи, потягиваютпиво и пыхтят, пялясь по Интернету на голых восемнадцатилетних девчонок. В этоммы все, братец: мы любим смотреть. Фильмы, видеоигры, автогонки в прямом эфире,бокс в “Шоу Джерри Спрингера”, Марк Макгайр, чемпионат по борьбе, слушания поимпичменту — нам все едино, лишь бы сидеть и смотреть. Но было время.., нет, несмейся, но было время, когда все действительно было в наших руках. Ты этознаешь?

Салл кивнул и подумал о Кэрол. Не о той, которая сидела надиване с ним и своей матерью, пропахшей вином, и не о той, которая поворачивалазнак мира к камере, пока по щеке у нее текла кровь — эта уже была безнадежна ибезумна, как можно было увидеть в ее улыбке, прочесть на плакате, вопящие словакоторого отвергали всякое обсуждение. Нет, он думал о Кэрол того дня, когда еемать взяла их всех в Сейвин-Рок. Его друг Бобби выиграл в тот день какие-тоденьги у карточного мошенника, а Кэрол на пляже была в голубом купальнике, ииногда она бросала на Бобби тот взгляд.., тот взгляд, который говорил, что онее убивает и что смерть — одна радость. Да, тогда все действительно было в ихруках; он твердо это знал. Но дети теряют, у детей скользкие пальцы и дырки вкарманах, и они теряют все.

— Мы набивали наши бумажники на бирже, и потели в гимнастическихзалах, и записывались к психологам, чтобы найти себя. Южная Америка пылает,Малайзия пылает, е…ный ВЬЕТНАМ пылает, но мы наконец-то оставили позадисамоненависть, наконец-то понравились сами себе, так что пусть они пылают наздоровье.

Салл представил, как Мейлфант находит себя, как ему нравитсявнутренний Ронни, и подавил содрогание.

Теперь перед лицом Диффенбейкера топырились все его пальцы;Саллу он показался похожим на Эла Джолсона, готовящегося запеть “Мэмми”.Диффенбейкер словно бы понял это одновременно с Саллом и опустил руки. Онвыглядел усталым, растерянным и несчастным.

— Мне нравятся многие наши ровесники, взятые в отдельности,— сказал он. — Я не выношу и презираю мое поколение, Салл. Нам представлялсяслучай все изменить. Нет, правда. Но мы согласились на джинсы от модельеров, напару билетов на Марию Карей в мюзик-холле Радио-Сити, “Титаник” ДжеймсаКамерона и жирное пенсионное обеспечение. Единственное поколение более илименее сравнимое с нашим по чистейшему эгоистическому самопотаканию — это такназываемое “потерянное поколение” двадцатых годов, но по крайней мере убольшинства из них хватило порядочности пить без просыпу. А мы оказалисьспособными даже на это. Мы по уши в дерьме. Салл увидел, что новый лейтенантчуть не плачет. — Дифф…

— Знаешь, какова цена проданного будущего, Салл-Джон? Ты неможешь по-настоящему вырваться из прошлого. Ты не можешь по-настоящемупреодолеть его. Моя идея — на самом деле ты вовсе не в Нью-Йорке. Ты в Дельте,прислоняешься к дереву, пьяный в дребезину, и втираешь в шею средство отмоскитов и прочей дряни. Пэкер все еще командир, потому все еще шестьдесятдевятый год. А то, что тебе мерещится о твоей “жизни потом”, — хреновый пузырьв кипящей кастрюле. И лучше, что так. Вьетнам лучше. Вот почему мы остаемсятам.

— Ты думаешь?

— На сто процентов.

Из-за угла выглянула темноволосая кареглазая женщина в синемплатье и сказала:

— Вот ты где!

Диффенбейкер встал ей навстречу, пока она медленно и изящноприближалась к ним на высоких каблуках. Салл тоже встал.

— Мэри, это Джон Салливан. Он служил со мной и Пейгом. Салл,это мой добрый друг Мэри-Тереза Чарлтон.

— Рад познакомиться, — сказал Салл и протянул руку. Еепожатие было крепким и уверенным, длинные прохладные пальцы прижались к егопальцам, но смотрела она на Диффенбейкера.

— Миссис Пейгано хочет поговорить с тобой, милый. Хорошо?

— Разумеется, — сказал Диффенбейкер, пошел было к углу,потом обернулся к Саллу.

— Подожди немножко, — сказал он. — Пойдем выпьем. Обещаю непроповедовать. — Но при этих словах его глаза посмотрели мимо Салла, будтознали, что этого обещания он сдержать не сможет.

— Спасибо, Лейт, но мне в самом деле пора. Хочу опередитьзаторы.

***

Но этого затора он не опередил, и теперь на него с небавалился рояль, сверкая на солнце и напевая про себя. Салл упал на живот иперекатился под машину. Рояль ударился об асфальт меньше чем в трех шагах отнего, детонировал, и клавиши брызнули в разные стороны, будто зубы.

Салл выполз из-под машины, обжигая спину о раскаленныйглушитель, и кое-как поднялся на ноги. Он поглядел вдоль шоссе на север широкораскрытыми неверящими глазами. С неба сыпалась огромная распродажа всякогобарахла — магнитофоны и коврики, газонокосилка (облепленное травой лезвиевращалось под кожухом) и черный разбрызгиватель, и аквариум с плавающими в немрыбками. Он увидел старика с театрально-пышной седой шевелюрой, бегущего пополосе торможения, но тут на старика упал лестничный марш, оторвал его левуюруку и швырнул на колени. Настольные и напольные часы, письменные столы икофейные столики, и рушащийся лифт, кабель которого разворачивался за ним ввоздухе, будто вымазанная в масле пуповина. На автостоянку индустриальногокомплекса у шоссе спланировал косяк гроссбухов, их переплетные крышки хлопали,будто аплодируя. На бегущую женщину упало меховое манто, спутало по рукам иногам, затем на нее грохнулся диван и расплющил. В воздухе забушевала бурясвета — из небесной синевы посыпались оранжерейные рамы. Статуя солдатаГражданской войны пробила фургон. Гладильная доска ударилась о перила переходавпереди и обрушилась на машину внизу, вращаясь, как пропеллер. В пикап упалочучело льва. Всюду бегали и вопили люди. Всюду виднелись машины с пробитымикрышами и разбитыми стеклами; Салл заметил “мерседес”, из верхнего люкакоторого торчали неестественно розовые ноги витринного манекена. Воздухсодрогался от воя и свиста.