Салл шагнул к капоту своей машины, приставил ладонькозырьком к глазам, защищая их от блеска солнца на хроме, и попыталсяопределить причину затора. Разумеется, он ничего не увидел.

«Девочки, пикнички, турнирчики”, — подумал он, и мысль этаоблеклась в пронзительный командирский голос Мейлфанта. Кошмарный голос подсиневой и из зелени. “Давайте, ребята, у кого Шприц? Я на девяноста, поравзбодриться, время коротко, начнем хреновое шоу на хреновой дороге!»

Он глубоко затянулся “уинстонкой”, потом выкашлянул затхлыйгорячий дым. В солнечном блеске внезапно заплясали черные точки, и он погляделна зажатую в пальцах сигарету с почти комическим ужасом. Что он делает, опятьпробуя это дерьмо? Он что — совсем псих? Ну да, конечно, он псих: всякий, ктовидит мертвых старух, сидящих рядом с ним в машине, не может не быть психом, ноотсюда не следует, что надо снова пробовать это дерьмо. Сигареты — тот жеОранжевый дефолиант, только купленный на ваши деньги. Салл отшвырнул“уинстонку”. Он чувствовал, что решение было правильным, но оно не замедлилоучастившееся биение его сердца, не сняло ощущение — такое привычное в часыпатрулирования, — будто его рот внутри высыхает, стягивается и сморщивается,как обожженная кожа. Есть люди, которые боятся толпы — агорафобия, вот как этоназывается, боязнь рыночных площадей, — но Салл испытывал ощущение “слишкоммного” и “чересчур” только в подобные моменты. В лифтах и людных вестибюлях ина железнодорожных кишащих народом платформах он чувствовал себя нормально, нокогда повсюду вокруг него стояли застрявшие в заторе машины, ему становилосьочень так себе. В конце-то концов, беби, тут некуда было бежать, негдеспрятаться.

Несколько человек тоже вылезли из своих кондиционированныхстручков. Женщина в строгом коричневом костюме стояла у строго коричневого“БМВ”, золотой браслет и серебряные серьги фокусировали солнечный свет, высокийкаблук, казалось, вот-вот начнет нетерпеливо постукивать. Она встретиласьглазами с Саллом, завела свои к небесам, словно говоря “как типично, не правдали?”, и взглянула на свои часы (тоже золотые, тоже сверкающие). Всадник верхомна “ямахе”, верховой ракете, вырубил ревуший мотор своего мотоцикла, поставилего на тормоз, снял шлем, положил на промасленную мостовую возле педали. Он былодет в черные мотошорты и безрукавку с “СОБСТВЕННОСТЬ НЬЮ-ЙОРКСКИХ ШТАНИШЕК”поперек груди. Салл прикинул, что этот тип лишится примерно семидесятипроцентов кожи, если в таком костюме слетит со своей верховой ракеты наскорости более пяти миль в час.

— У, черт, — сказал мотоциклист. — Столкнулись, не иначе.Надеюсь, ничего радиоактивного. — И засмеялся, показывая, что пошутил.

Далеко впереди на крайней левой полосе — скоростной, когдамашины движутся на этом участке шоссе, — женщина в теннисном костюме стоялавозле “тойоты” с наклейкой “НЕТ ЯДЕРНЫМ БОЕГОЛОВКАМ” на бампере слева отномера, а справа наклейка гласила: “ВАШЕЙ КИСКЕ БЕЛОЕ МЯСО “АЗЕР”. Юбка у неебыла очень короткой, ноги выше колен очень длинными и загорелыми, а когда онасдвинула солнечные очки на волосы с выгоревшими прядями, Салл увидел ее глаза.Они были широко открытыми и голубыми и чем-то встревоженными. Это был взгляд,вызывавший потребность погладить ее по щеке (или, может, по-братски обнять ееодной рукой) и сказать ей, чтобы она не тревожилась: все будет хорошо. Саллпрекрасно помнил этот взгляд. Взгляд, который выворачивал его наизнанку. Тамстояла Кэрол Гербер, Кэрол Гербер в кроссовках и теннисном костюме. Он не виделее с того вечера на исходе 1966 года, когда пришел к ней и они сидели на диване(вместе с матерью Кэрол, от которой сильно пахло вином) и смотрели телевизор.Кончилось тем, что они переругались из-за войны и он ушел. “Вернусь, когда будузнать, что сумею держать себя в руках” — вот что он подумал, уезжая в своемдряхлом “шевроле” (даже тогда машина для него означала “шевроле”). Но он так ине вернулся. На исходе шестьдесят шестого она была уже по задницу в антивоенномдерьме — только тому и научилась за семестр в Университете Мэна, — и от однойтолько мысли о ней он приходил в ярость. Трахнутой пустоголовой идиоткой — воткем она была. Проглотила наживку вместе с крючком коммунистической антивоеннойпропаганды. А потом она и вовсе присоединилась к этим психам, этим ВСМ, исовсем сорвалась с катушек.

— Кэрол! — позвал он, устремляясь к ней. Прошел мимосопливо-зеленой верховой ракеты, пробрался между задним бампером пикапа иседаном, потерял ее из виду, пока трусил вдоль Урчащего шестнадцатиколесногорефрижератора, потом снова ее увидел.

— Кэрол, э-эй, Кэрол!

Однако, когда она обернулась к нему, он подумал, что,собственно, на него нашло — да что с ним такое? Если Кэрол и жива, ейпятьдесят, как и ему. А этой женщине лет тридцать пять и никак не больше.

Салл остановился — все еще на другой полосе. Всюду урчали ипорыкивали легковушки и фургоны. И непонятное пощелкивание в воздухе, котороеон было принял за посвист ветра, хотя день был жаркий и абсолютно безветренный.

— Кэрол? Кэрол Гербер?

Пощелкивание стало громче. Звуки, будто кто-то вытягивал ивытягивал язык в сложенных трубочкой губах; треск вертолета вдалеке. Саллпоглядел вверх и увидел, что из дымчато-голубого неба прямо на него падаетабажур. Он инстинктивно отпрянул, но все свои школьные годы он занималсяспортом, и теперь, отклоняя голову, он одновременно протянул руку. И ловкопоймал абажур. Гребная лодка неслась на нем вниз по течению в багровеющемзакате. “нам НА МИССИСИПИ В САМЫЙ РАЗ” было начертано над лодкой кудрявымистаромодными буквами. А под ней так же кудряво “КАК ПРОТОКА?”.

"Откуда, бля, он взялся?”, — подумал Салл, и тутженщина, которая выглядела вариантом совсем взрослой Кэрол Гербер, пронзительнозакричала. Руки у нее взметнулись, словно чтобы опустить очки с волос на место,но застыли на уровне плеч, судорожно двигаясь, как у исступленного дирижерасимфонического оркестра. Так выглядела старенькая мамасан, когда выбежала изсвоей засранной хреновой лачужки на засранную хренову улицу этой засраннойхреновой деревеньки в провинции Донг-Ха. Кровь окрасила плечи белого костюмаженщины-теннисистки — сначала крупными каплями, потом струями. Она стекала позагорелым рукам к локтям и капала на землю.

— Кэрол? — ошеломленно спросил Салл. Он стоял между джипом“Додж-Рэм” и “Мак-Траксом”, одетый в темно-синий костюм, в котором всегда ездилна похороны, держал абажур, сувенир с реки Миссисипи (как протока?) и глядел наженщину, у которой теперь что-то торчало из головы. Шатаясь, она шагнула вперед— голубые глаза все еще широко открыты, руки все еще двигаются в воздухе, — иСалл понял, что это сотовый телефон. Он определил по антенне, котораяпокачивалась при каждом ее шаге. Сотовый телефон упал с неба, пролетел толькоБогу известно сколько тысяч футов и теперь торчал из ее головы.

Она сделала еще шаг, ударилась о капот темно-зеленого“бьюика” и начала медленно опускаться за него на подгибающихся коленях. Точноподлодка погружается, подумал Салл, но только когда она скроется из виду,вместо перископа торчать будет короткая антенна сотового телефона.