Он взял ее голову в руки, пальцы его погрузились в еераспущенные волосы, они ласкали — твердые, сильные, потом приподняли ее лицо.На нее смотрел совсем чужой человек — пьяный незнакомец, гнусаво растягивающийслова. Ей всегда была присуща этакая звериная смелость, и сейчас, перед лицомопасности, она почувствовала, как в ней забурлила кровь, и спина еевыпрямилась, глаза сузились, — Вы пьяный идиот, — сказала она. —Уберите прочь руки. К ее великому изумлению, он послушался и, присев на крайстола, налил себе еще коньяку.

— Я всегда восхищался силой вашего духа, моя дорогая, асейчас, когда вы загнаны в угол, — особенно.

Она плотнее запахнула на себе капот. Ах, если бы только онамогла добраться до своей комнаты, повернуть ключ в замке и остаться одна затолстыми дверями! Она как-то должна удержать его на расстоянии, подчинить себеэтого нового Ретта, какого она прежде не видела. Она не спеша поднялась, хотя унее тряслись колени, крепче стянула полы капота на бедрах и отбросила волосы слица.

— Ни в какой угол вы меня не загнали, — колкосказала она. — Вам никогда не загнать меня в угол, Ретт Батлер, и ненапугать. Вы всего лишь пьяное животное и так долго общались с дурнымиженщинами, что все меряете их меркой. Вам не понять Эшли или меня. Слишкомдолго вы жили в грязи, чтобы иметь представление о чем-то другом. И вы ревнуетек тому, чего не в состоянии понять. Спокойной ночи!

Она повернулась и направилась к двери — оглушительный хохотостановил ее. Она повернула голову — Ретт шел, пошатываясь, за ней. О божеправый, только бы он перестал хохотать! Да и вообще — что тут смешного? Онпочти настиг ее — она попятилась к двери и почувствовала, что спиной уперлась встену. Ретт тяжело положил руки ей на плечи и прижал к стене.

— Перестаньте смеяться.

— Я смеюсь потому, что мне жаль вас.

— Жаль — меня? Жалели бы себя.

— Да, клянусь богом, мне жаль вас, моя дорогая, мояпрелестная маленькая дурочка. Больно, да? Вы не выносите ни смеха, ни жалости?

Он перестал смеяться и всей своей тяжестью навалился на нее,так что ей стало больно. Лицо его изменилось, он находился так близко, чтотяжелый запах коньяка заставил ее отвернуть голову.

— Значит, я ревную? — сказал он. — А почемубы и нет? О да, я ревную к Эшли Уилксу. Почему бы и нет? Только не говорите ине старайтесь что-то мне объяснить. Я знаю, физически вы были верны мне. Это выи пытались сказать? О, я все время это знал. Все эти годы. Каким образом знал?Просто потому, что я знаю Эшли Уилкса и людей его сорта. Знаю, что он человекпорядочный и благородный. А вот о вас, моя дорогая, я так сказать не могу. Да ио себе тоже. Мы с вами благородством не отличаемся, и у нас нет понятия чести,верно? Вот потому мы и цветем, как вечнозеленый лавр.

— Отпустите меня. Я не желаю стоять здесь иподвергаться оскорблениям.

— Я вас не оскорбляю. Я превозношу вашу физическуюдобродетель. Вам ведь ни разу не удалось меня провести. Вы считаете, Скарлетт,что мужчины — круглые дураки. А никогда не стоит недооценивать силу и умпротивника. Так что я не дурак. Вы думаете, я не знаю, что, лежа в моихобъятиях, вы представляли себе, будто я — Эшли Уилкс?

Она невольно раскрыла рот — лицо ее выражало страх инеподдельное удивление.

— Приятная это штука. Немного, правда, похоже на игру впризраки. Все равно как если бы в кровати вдруг оказалось трое вместодвоих. — Он слегка встряхнул ее за плечи, икнул и насмешливоулыбнулся. — О да, вы были верны мне, потому что Эшли вас не брал. Но,черт подери, я бы не стал на него злиться, овладей он вашим телом. Я знаю,сколь мало значит тело — особенно тело женщины. Но я злюсь на него за то, чтоон овладел вашим сердцем и вашей бесценной, жестокой, бессовестной, упрямойдушой. А ему, этому идиоту, не нужна ваша душа, мне же не нужно ваше тело. Ямогу купить любую женщину задешево. А вот вашей душой и вашим сердцем я хочувладеть, но они никогда не будут моими, так же как и душа Эшли никогда не будетвашей. Вот потому-то мне и жаль вас.

Несмотря на обуревавшие ее страх и смятение, Скарлетт больноранили его издевки.

— Вам жаль — меня?

— Да, жаль, потому что вы такое дитя, Скарлетт. Дитя,которое плачет оттого, что не может получить луну. А что бы стало дитя делать слуной? И что бы вы стали делать с Эшли? Да, мне жаль вас — жаль, что вы обеимируками отталкиваете от себя счастье и тянетесь к чему-то, что никогда несделает вас счастливой. Жаль, что вы такая дурочка и не понимаете, что счастьевозможно лишь там, где схожие люди любят друг друга. Если б я умер и если бымисс Мелли умерла и вы получили бы своего бесценного благородноговозлюбленного, вы думаете, что были бы счастливы с ним? Черта с два — нет! Выникогда бы так и не узнали его, никогда бы не узнали, о чем он думает, никогдабы не поняли его, как не понимаете музыку, поэзию, прозу, — вы же ни в чемне разбираетесь, кроме долларов и центов. А вот мы с вами, дражайшая моя супруга,могли бы быть идеально счастливы, если бы вы дали мне малейшую возможностьсделать вас счастливой, потому что мы с вами — одного поля ягода. Мы обамерзавцы, Скарлетт, и ни перед чем не остановимся, когда чего-то хотим. Мымогли бы быть счастливы, потому что я любил вас и знаю вас, Скарлетт, до мозгакостей — так, как Эшли никогда вас не узнает. А если узнает, то будетпрезирать… Но нет, вы всю жизнь прогоняетесь за человеком, которого вы неможете понять. А я, дорогая моя, буду гоняться за шлюхами. И все же смеюнадеяться, жизнь у нас сложится лучше, чем у многих других пар.

Он внезапно отпустил ее и сделал несколько нетвердых шагов кграфину. Какое-то мгновение Скарлетт стояла неподвижно, точно приросла кместу, — мысли так стремительно проносились у нее в мозгу, что она немогла сосредоточиться ни на одной. Ретт сказал, что любил ее. Это действительнотак? Или он сболтнул спьяну? Или это просто одна из его отвратительных шуточек?А Эшли — недостижимый, как луна… И она плачет, потому что не может получитьлуну. Она выскочила в темный холл и помчалась, точно демоны гнались за ней. Ах,если бы только добраться до своей комнаты! Она подвернула ногу, и ночная туфлясоскочила. Она приостановилась, чтобы скинуть туфлю совсем, и тут в темноте еенастиг Ретт — он налетел бесшумно, как индеец. Она почувствовала на лице егогорячее дыхание, руки его резко распахнули капот, обхватили ее нагое тело.

— Меня вы заставили уехать из города, а сами принялисьгоняться за этим своим Эшли. Клянусь богом, сегодня ночью в моей постели насбудет только двое.

Он подхватил ее на руки и понес вверх по лестнице. Голова еебыла крепко прижата к его груди — Скарлетт слышала тяжелые удары его сердца. Ейбыло больно, и она вскрикнула, приглушенно, испуганно. А он шел все вверх ивверх в полнейшей тьме, и Скарлетт не помнила себя от страха. Она — на руках учужого, обезумевшего человека, а вокруг — неведомая кромешная тьма, темнеесмерти. И сам он точно смерть, которая несла ее, до боли сжимая в объятиях.Скарлетт снова глухо вскрикнула — он вдруг остановился, повернул ей голову ивпился в нее таким неистовым поцелуем, что она забыла обо всем, — осталасьлишь тьма, в которую она погружалась. Да его губы на ее губах. Он покачивался,точно под порывами сильного ветра, и губы его, оторвавшись от ее рта,скользнули вниз — туда, где распахнутый капот обнажал нежную кожу. Он шепталкакие-то слова, которые она не могла разобрать, губы его рождали чувства,прежде ей неведомые. Тьма владела ею, тьма владела им, и его губы на ее теле.Она попыталась что-то сказать, и он тотчас снова закрыл ей рот поцелуем. Ивдруг дотоле не познанный дикий вихрь восторга закружил ее — радость, страх,волнение, безумие, желание раствориться в этих сильных руках, под этимииспепеляющими поцелуями, отдаться судьбе, которая стремительно несла еекуда-то. Впервые в жизни она встретила человека, который оказался сильнее ее,человека, которого она не смогла ни запугать, ни сломить, человека, которыйсумел запугать и сломить ее. И она вдруг почувствовала, что руки ее сами собой обвилисьвокруг его шеи и губы трепещут под его губами, и они снова поднимаются — всевыше, выше, в темноте, темноте мягкой, кружащей голову, обволакивающей.