К такому шагу Скарлетт побуждала совесть, которая хоть идолго молчала, но все еще способна была поднять голос, — совесть истинноверующей католички. «Покайся в грехах своих и понеси наказание за них в горе исмирении». Эллин сотни раз повторяла ей это, и сейчас, в критическую минуту,религиозное воспитание Эллин дало себя знать. Она покается — да, покается вовсем, в каждом взгляде, в каждом слове, в тех немногих ласках, которые былимежду ними, и тогда господь, возможно, облегчит ее муки и даст ей покой. Анаказанием ей послужит изменившееся лицо Мелани, на котором вместо любви идоверия появятся ужас и отвращение. О, какое это будет тяжкое наказание, сболью подумала Скарлетт, до конца жизни помнить лицо Мелани, знать, что Меланиизвестно, какая она мелкая, низкая, двуличная и неверная, какая лгунья.

Когда-то мысль о том, чтобы швырнуть правду в лицо Мелани иувидеть, как рухнет рай, в котором живет эта дурочка, опьяняла Скарлетт,представлялась ей игрой, которая стоит свеч. Но сейчас, за один вечер, всеизменилось, и ей меньше всего хотелось так поступить. Почему — она и сама незнала. Слишком много противоречивых мыслей теснилось в ее мозгу. И она не могларазобраться в них. Понимала лишь, что страстно хочет, чтобы Мелани сохранила оней высокое мнение, так же как когда-то страстно хотела, чтобы мама считала еескромной, доброй, чистой. Понимала, что ей глубоко безразлично мнение всегосвета, безразлично, что думают о ней Эшли или Ретт, а вот Мелани должна думатьо ней так же, как думала всегда.

Скарлетт боялась сказать Мелани правду, но сейчас в нейзаговорил инстинкт честности, который редко давал о себе знать, —инстинкт, не позволявший рядиться в сотканную из лжи одежду перед женщиной,которая встала на ее защиту. И она помчалась к Мелани, как только Ретт и Боннипокинули дом.

Но при первых же словах, которые она, заикаясь, произнесла:

«Мелли, я должна все объяснить насчет того дня…», Меланиповелительно остановила ее. И Скарлетт, со стыдом глядя в темные, сверкающиелюбовью и возмущением глаза, почувствовала, как у нее захолонуло сердце, ибопоняла, что никогда не узнает мира и покоя, следующих за признанием. Мелани рази навсегда отрезала ей этот путь своими словами. Скарлетт же, не слишком частомыслившая по-взрослому, понимала, что лишь чистый эгоизм побуждает ее излитьто, что так мучило ее. Это избавило бы ее от тягостного бремени и переложило быего на невинное и доверчивое существо. Но она была в долгу перед Мелани зазаступничество и оплатить этот долг могла лишь своим молчанием. А как жестокорасплатилась бы она с Мелани, если бы сломала ей жизнь, сообщив, что муж был ейневерен и любимая подруга принимала участие в измене!

«Не могу я ей этого сказать, — с огорчением подумала Скарлетт. —Никогда не смогу, даже если совесть убьет меня». Ей почему-то вспомнились словапьяного Ретта: «…не может она поверить в отсутствие благородства у тех, коголюбит… Так что придется вам нести и этот крест».

Да, этот крест она будет нести до самой смерти — будет молчатерпеть свою муку, никому не скажет о том, как больно колет ее власяница стыдапри каждом нежном взгляде и жесте Мелани, будет вечно подавлять в себе желаниекрикнуть: «Не будь такой доброй! Не сражайся за меня! Я этого недостойна!» «Еслибы ты не была такой дурочкой, такой милой доверчивой, простодушной дурочкой,мне было бы легче, — в отчаянии думала она. — В своей жизни я неслане один тяжкий груз, но этот будет самым тяжким и наиболее неприятным из всех,какие когда-либо выпадали мне на долю».

Мелани сидела напротив нее в низком кресле, поставив ноги навысокий пуфик, так что колени у нее торчали, как у ребенка, — она быникогда не приняла такой позы, если бы не забылась во гневе. В руке она держалакружевное плетение и так стремительно двигала блестящей иглой, словно это быларапира, которой она дралась на дуэли.

Будь Скарлетт в таком гневе, она бы топала ногами и орала,как некогда Джералд, громко призывая бога стать свидетелем проклятого двоедушияи подлости человеческой и клянясь так отомстить, что кровь будет стынуть вжилах. А у Мелани лишь стремительное мелькание иглы да сдвинутые на переносицетонкие брови указывали на то, что она вся кипит. Голос же ее звучал спокойно —вот только она отрывистее обычного произносила слова. Однако эта энергичнаяманера выражаться была чужда Мелани, которая вообще редко высказывала мнениевслух, а тем более никогда не злобствовала. Только тут Скарлетт поняла, чтоУилксы и Гамильтоны способны распаляться не меньше, а наоборот — даже сильнее,чем О’Хара.

— Мне и так уже надоело слушать, как люди критикуюттебя, дорогая, — сказала Мелани, — а эта капля переполнила чашу, и янамерена кое-что предпринять. А ведь все потому, что люди завидуют тебе из-затвоего ума и успеха. Ты сумела преуспеть там, где даже многие мужчины потерпеликрах. Только не обижайся на меня, дорогая. Я ведь вовсе не хочу сказать, что тыв чем-то перестала быть женщиной или утратила женскую прелесть, хотя многие этоутверждают. Ничего подобного. Просто люди не понимают тебя и к тому же невыносят умных женщин. Однако то, что ты — умная и так преуспела в делах, недает людям права говорить, будто вы с Эллин… Силы небесные!

Она произнесла это так пылко, что в устах мужчины этозвучало бы как богохульство. Скарлетт смотрела на нее во все глаза, напуганнаястоль неожиданным взрывом.

— И еще являются ко мне со своей грязной ложью — иАрчи, и Индия, и миссис Элсинг! Да как они посмели? Миссис Элсинг, конечно, тутне было! У нее действительно не хватило мужества.

Но она всегда ненавидела тебя, дорогая, потому что тыпользовалась большим успехом, чем Фэнни. И потом она так взбесилась, когда тыотстранила Хью от управления лесопилкой. Но ты была абсолютно права. Онсовершенно никчемный, неповоротливый, ни на что не годный человек! — ТакМелани одной фразой расправилась с товарищем детских игр и ухажером днейюности. — А вот за Арчи я виню себя. Не следовало мне давать этому старомунегодяю приют. Все мне об этом говорили, но я не слушала. Ему, видите ли, ненравится, дорогая, что ты пользуешься трудом каторжников, но кто он такой,чтобы критиковать тебя? Убийца — да к тому же убил-то он женщину! И послевсего, что я для него сделала, он является ко мне и говорит… Да я бы нискольконе пожалела, если бы Эшли пристрелил его. Ну, словом, я его выпроводила с такойотповедью, что уж можешь мне поверить! И он уехал из города.

Что же до Индии, этого подлого существа! Дорогая моя, я,конечно, сразу заметила, как только увидела вас вместе, что она завидует тебе иненавидит, потому что ты красивее ее и у тебя столько поклонников. А особенноона возненавидела тебя из-за Стюарта Тарлтона. Она ведь так сокрушалась поСтюарту.., словом, неприятно говорить такое о своей золовке, но мне кажется, унее помутилось в голове, потому что она все время только о Стюарте и думает!Другого объяснения ее поступкам я не нахожу… Я сказала ей, чтобы она никогдабольше не смела переступать порог этого дома, и если я услышу, что она хотя бышепотом намекнет на подобную гнусность, я.., я при всех назову ее лгуньей!