В первую очередь в своем послании папа Агафон затронул вопрос о непогрешимости Римской кафедры и ее епископа. Рассуждая об апостоле Петре, которому Господь поручил, по его словам, пасти духовное стадо, понтифик далее продолжает: «Находясь под его покровительством, сия его Апостольская церковь никогда не уклонялась от пути истины ни в какое заблуждение. Его авторитет, как верховного всех апостолов, всегда признавала вся Кафолическая Церковь Христова и Вселенские Соборы. Его апостольскому учению во всем следовали все достопочтеннейшие Отцы. Через это учение воссияли более уважаемые светила Церкви Христовой. Этому учению следовали святые православные Учители».

Римская церковь в его понимании – духовная матерь царского могущества, и «несомненно, что Церковь эта, благодатью Всемогущего Бога, никогда не уклонялась от стези Апостольского Предания и не подвергалась повреждению от еретической новизны, но как от начала восприяла христианскую веру от своих основателей, верховных апостолов Христовых, так пребудет неповрежденной до конца, по божественному обетованию самого Господа Спасителя»[952].

Конечно, никто на Востоке, включая самого императора, не собирался признавать такие прерогативы Римской кафедры. В письме папе Домну император св. Константин IV прямо указывает: «Как здешний святейший и блаженнейший патриарх (Константинопольский. – А. В.), так и святейший патриарх Феополя Макарий, с большой твердостью настаивали на исключении из диптихов блаженнейшего Виталиана, говоря, что Гонорий поминается ради чести Апостольского престола древнего Рима; затем не принимать в поминание бывших после патриархов упомянутой святейшей Римской церкви до тех пор, пока не состоится исследование и соглашение относительно возбуждающих разногласие между обоими престолами выражений. Наконец, и ваше отеческое блаженство подобным же образом поминать только впоследствии»[953].

Нетрудно догадаться, что реакция восточных патриархов на деяния пап Виталиана и Гонория могла быть еще жестче – например, предание их анафеме. Очевидно, это не состоялось по одной причине: уже издавна патриархи, борясь за сохранение своих полномочий высших епископов собственных патриархий, высказывали мысль об исключительной их подсудности Вселенскому Собору. Поэтому анафематствовать Римских епископов до Собора, уже объявленного императором, было невыгодно в первую очередь им самим. Ведь данный прецедент потом мог быть легко использован и против восточных патриархов, во многом копировавших поведение понтификов и уже всерьез думавших о сферах своего влияния.

Нет, авторитет Римской кафедры по-прежнему не подлежал никакому сомнению на Востоке, и Отцы VI Собора именуют кафедру Римского папы «первым престолом Вселенской Церкви»[954], и здесь нет никакой натяжки. Но для греков также являлось безусловным то, что этот авторитет вовсе не означает наличия у Рима особых властных и судебных прерогатив, поскольку таковыми обладает исключительно император. И уж тем более, ни Византийский василевс, ни архиереи Востока никогда бы не удовлетворили желание Рима поставить под сомнение авторитет Вселенских Соборов, как того нередко хотели сами папы.

Что и говорить, для Рима анафематствование папы Гонория явилось тяжелым ударом по репутации – по крайней мере, в виде непогрешимого судии Вселенной, как считали папа Агафон и многие другие понтифики. Если говорить не о богословском аспекте развернувшегося на VI Соборе диспута, а о его межкафедральной составляющей, то налицо был очевидный и очередной успех Рима. Римским легатам удалось совершить невозможное – добиться соборного признания еретиками четырех (!) Константинопольских патриархов одного за другим. Правда, эта победа была куплена дорогой ценой – анафематствованием папы Гонория. Но в первые минуты казалось, что это – невысокая цена за такой беспрецедентный успех. Возможно, очень возможно, что сами легаты и папа Агафон до конца не верили, будто кто-то осмелится анафематствовать папу Гонория. Но события на Соборе развернулись таким образом, что его неправославие стало очевидным для всех, и легатам ничего не оставалось делать, как молча признать свое поражение.

Папа Лев II (682—683) был куда более осторожен. С одной стороны, получив определения VI Вселенского Собора, он не просто подписывает их, а «утверждает (выделено мной. – А. В.) властью блаженного Петра, как бы на твердом камне, который есть Христос, так, будто утверждено самим Господом». Но, с другой стороны, явное уже не может стать тайным, и он вынужден признать осуждение Гонория.

Правда, чтобы как-то обелить Римскую кафедру, он пытается смягчить оценку «Гонория, который не просветил сей Апостольской церкви учением Апостольского Предания, но старался гнусным предательством опорочить непорочную веру»[955]. Тем не менее факт оставался фактом, и при осужденном Гонории заявлять вновь о непогрешимости Римской кафедры было физически невозможно.

С этим неприятным для Рима прецедентом надо было что-то делать. Поэтому папа Адриан II (867—872) пошел еще дальше папы Льва II и в чем-то даже «смелее». Он обыграл эту историю так, будто соборный суд над Гонорием состоялся с согласия самого Римского понтифика (папы Агафона), который и утвердил его приговор своим актом (папа Лев II). В результате получается, что не Вселенский Собор осудил папу Гонория, а его преемники, давшие на то предварительное разрешение и утвердившие соборную формулу как свидетельство согласия Кафолической Церкви со своим актом[956].

«Ибо позволительно восточным произнести анафему на Гонория после смерти его, – писал Адриан. – Однако следует знать, что это произошло потому, что он обвинен в ереси. А только из-за нее одной позволяется меньшим противиться приказаниям своих больших. Хотя бы в таком случае и не было прямого дозволения кому-либо произносить осуждение ни со стороны патриархов, ни прочих их заместителей. Если только этому не предшествовал бы авторитет согласия первосвятителя первого седалища (выделено мной. – А. В.)»[957].

В целом получается та явная ложь, будто Гонорий не ересиарх, а лишь не вполне радетельный в делах веры и, быть может, легкомысленный папа. Выходит, понтифик осужден вроде бы не за сделанное им (поддержка монофелитства), а за «ненадлежащее исполнение своих обязанностей» – очевидная и грубая натяжка, не имеющая ничего общего с принципами вселенского церковного судопроизводства.