друг друга так или иначе жрут, калечат, убивают. Это происходит с момента появления живых организмов. Миллиарды. Лет. Подряд. И никому дела нет! Запрещать зло, а точнее, пытаться его запретить, – сугубо людское, потому что продукт мышления. Я бы даже сказал, побочный эффект. Ты же понимаешь, я уверен, в глубине души понимаешь, что убийство даже тысячи людей ничего не изменит в мире, никак не повредит флоре или фауне, экосистеме, климату и так далее. Бесконечно ведущиеся войны служат доказательством этой простой истины. Более того, даже исчезновение целой расы не повлияет на планету. Ничего не изменится к лучшему или худшему. Мир будет стоять дальше, как и стоял. Те, кто останется жить, продолжат убивать, просто найдут другие предлоги. Да истребление вообще всех людей принесет планете больше пользы, чем вреда.

У Нины появилось ощущение дежавю. Будто снова она, рискуя жизнью, доказывала очевидные вещи упрямому Гардинеру, который собирался перестрелять весь класс. Ей нужно справиться и сейчас. Ей просто необходимо звучать убедительно. С психами нельзя по-другому. Не работает.

– Так что же значит одна жизнь? И почему ты так за нее печешься? В рамках тобой озвученной логики жизнь твоей сестры не имеет никакой ценности. Это мизер, на который можно спокойно закрыть глаза в мире, где все постоянно умирают не своей смертью.

Флинн кивнул с неожиданным спокойствием, но это показалось затишьем перед бурей.

– Ты верно уловила мысль. Значение имеет только то, чему люди его сами придают, а не само по себе. Мир – жестокое место, где никто, кроме надуманной морали, не запрещает творить зло. Но вершить правосудие и мстить мне тоже не могут запретить. Когда людям удобно, они спокойно оправдывают даже массовые убийства борьбой за истину, философские и религиозные убеждения или просто ресурсы. Но отдельного человека за единственное убийство могут посадить на всю жизнь или приговорить к смертной казни! Мораль – затасканная шлюха, раздвигающая ноги там, где больше заплатят. Уж прости за избитые сравнения.

Мне не страшно, если кто-то посчитает меня злодеем. Пускай! Это совершенно ничего не значит, ни на что не влияет. Почему мне должно быть не все равно, если даже миру все равно? Он вот такой, ну а я – вот такой. И только люди могут нас осудить. Те же самые люди, у которых в порядке вещей строить концлагеря и сбрасывать атомные бомбы на мирное население. Я отрицаю характеристику своих поступков как плохих или хороших. Это все детский сад для тех, кто верит в справедливость, идеальный мир и прочие глупости. Так что давай с нотациями на этом закончим. У меня совсем другие цели, и похвалы за свои поступки я не прошу. Порицания тоже.

– Послушай, Флинн, я понимаю, тебе больно, но это не оправдание. Ты не имеешь права убивать людей. Как бы виноваты они, по твоему мнению, перед тобой не были. А, убивая, автоматически позволяешь то же самое мерзавцам, которые забрали твою сестру. Ты прямо сейчас позволяешь им это! Обнуляешь ее смерть, обнуляешь вину, лежащую на них, поступая точно так же. Не важно, сколько прошло лет, время нелинейно, есть лишь одно бесконечное «сейчас». Ее исчезновение будет повторять себя снова и снова, как гребаная рекурсия, пока существуют те, кто решает вопрос зла еще большим злом. Ты ничем не исправишь случившегося: ни действием, ни бездействием. Ни насилием, ни добром. Разбитые чашки не прыгают на стол собранными, даже если притвориться, что чашка не разбивалась.

– Ты не понимаешь, – сорвался он, обращаясь будто уже и не к ней, – я не могу смириться с тем, что тебя украли и убили, я не могу смириться с такой реальностью, где чужие люди похищают детей, и ты их больше никогда не увидишь. Ребенка, у которого впереди была целая жизнь, много счастливых лет, просто забирают и не возвращают, без предупреждения, без жалости. Лишают жизни, как животного без судьбы и личности. Отнимают будущее. Какое право они имеют? С чего они взяли, что могут так поступать? И это может случиться с каждым!

Это могло случиться с тобой в тот вечер, просто тебе повезло, тебя нашли и привели. А ее нет! Я отвлекся всего на пару минут, а ненавижу себя за это всю оставшуюся жизнь. Даже если бы она кричала, когда ее уводили, там было так шумно, что я бы не услышал. Это разрывает меня на куски. Разве мир не ужасен? Так почему же я не могу быть ужасным, живя в нем?

Нина глядела на него не моргая. От интонаций его голоса и выражения лица у нее щипало в глазах.

– Никто не требует от воды перестать испаряться, а от огня – прекратить гореть. С насилием то же самое, как бы ни хотелось обратного. Все это понимают, потому и обвиняют жертв за провокации или неосторожность. Зло нельзя искоренить, это результат свободы воли. А люди мрази за редким исключением. Не думаешь же ты, будто однажды кто-то возьмет и выключит все зло в мире? Не будет такого.

– Сколько ни пытайся идти против обычного порядка вещей, хитрить и обманывать, а жизнь все равно свое возьмет. Тебе ее не надурить.

– Я уже это сделал.

На этом он поднялся, внезапно такой спокойный, такой выговорившийся, переставил пакет с едой к решетке и вышел из помещения, оставив Нину обескураженной. Даже сейчас, в буре отрицательных эмоций, он позаботился о ней, не выходя из роли брата, любящего, несмотря на ссоры. А может, он искренне верит в эту роль.

Дорожки воды сами собой скатывались по щекам, но на этот раз это были слезы сострадания. Пока парень исступленно кричал о том, что пережил, приоткрыв истинную натуру, на мгновение Нина увидела, каким он мог стать, если бы не разрушенная жизнь. Потенциальное совершенство сработало двадцать пятым кадром, вспышкой мелькнув перед глазами, но и этого хватило, чтобы наилучшая версия Флинна, так и не случившаяся с ним в этой реальности, шевельнула слой сочувствия под коркой обиды и отвращения.

Наверное, так и начинается стокгольмский синдром.

Судя по местоимениям, Йен воспринимает ее то как сестру, то как постороннюю, которая виновна в том, что не вытянула несчастливый билет. Его восприятие раздваивается, как, наверное, и сам он, а это вдвойне опасно.

Какая, в сущности, разница, кто будет на этом месте? Настоящая Нона или чужая девушка, принятая за нее? Или некто, якобы виновный в ее похищении? Флинн все равно окажется в выигрыше. Лишь бы пустоту кто-нибудь занял. Лишь бы взвалил на себя эту