другое, но она меня не вспоминала. Ни сразу, ни на следующий день в ее глазах не мелькнуло узнавания, зато бенгальскими огнями искрилось желание мне отомстить. В то время как сам я видел перед собой сестру, похищенную много лет назад, но живую и здоровую. И не мог отделаться от пьянящей эйфории: я почти у цели, к которой так упрямо шел и так долго готовился.

Она глядела мне в лицо, в самое нутро глаз, должных быть родными и нестираемыми из памяти, и не узнавала. Неужели этого можно добиться каким-то гипнозом, внушением? Чтобы сестра не узнала родного брата, пусть и через столько лет. Гнев туманил ей рассудок? Гнев, образовавшийся там, где надломили и разорвали ее фальшивую жизнь, в которую она все эти годы верила, как в настоящую. Неужели я мог допустить ошибку? Или я был ей слишком плохим братом, которого она легко вычеркнула из памяти?

Видя ее практически каждый день, я ошибочно полагал, будто моя привычка к ней обязана быть взаимной. Я так сильно изменился за эти годы, пока следил за ней и проникался ее мировоззрением, что сам себя не узнаю.

…Она могла долго ходить вдоль решетки туда-сюда, как пантера в зоопарке, раздраженная присутствием людей, которых не может разорвать, и молчала, игнорируя попытки наладить контакт с моей стороны. Недостаток свободы и информации влиял на нее губительно. Невзлюбив свое положение, Нона тем не менее ни разу не попросила выпустить ее, отлично понимая, как это бесполезно. Ни разу не задвинула штору, которую я специально повесил для ее комфорта (нелепо, когда похитивший тебя человек старается соблюдать личные границы). Ни разу от меня не отгородилась, стараясь держать в поле зрения. Следила.

В целом Нона осваивалась, несмотря на негативные эмоции. Постоянно злиться не получалось, физиологические потребности брали свое: в туалет стала ходить с книгой, отчего чтение пошло быстрее; сообщила о необходимости освежителя воздуха, жидкого мыла и большого полотенца, попросила купить ей тетрис и скакалку.

Я не знал, что больше меня поражает: экстравагантный список ее запросов или то, что девушка с равным интересом читает книги по физике и играет в простые головоломки, чередуя одно с другим. Как в ней могут уживаться такие разные грани? Беспечная и эрудированная, легкомысленная и серьезная. В этом контрасте была вся она, понимающая слишком многое, чтобы суетиться. Сестра, которую я никогда не знал так хорошо, как сейчас, после десяти лет слежки.

Чертовски эрудированная во многих областях, она вела себя скромнее и проще преимущественно глупых сверстников. Это вызывало гордость. Я хорошо понимал тех, кто ошивался вокруг нее все эти годы, и был счастлив видеть ее и говорить с ней, пусть даже она злилась и избила бы меня, если бы не решетка.

Наверное, я это заслужил, но мои грехи больше не имели значения. Я находился в точке, к которой стремился миллионы мучительных секунд. Я вернул себе сестру, и оставалось всего несколько дней, прежде чем я верну ее в нашу семью.

Время было не на моей стороне, оно убегало сквозь пальцы, и требовалось как-то ускориться, чтобы к Хеллоуину Нона назвала меня братом. Я должен был снова вмешаться в естественный процесс, потому что упустить еще и эту осень не имел права.

Придумать дельного плана не вышло.

Больной парниша уезжал только на ночь, редко оставляя ее одну. Видимо, решил, что количество вместе проведенного времени перерастет в качество, и она его вспомнит. Поэтому исследование отведенного ей помещения пока не увенчалось успехом.

Решетка была приварена крепко; в гневе удалось немного ее помять, но повторять такое бессмысленно, руки и ноги слишком пострадали, раны еще не зажили. Ключи только у него, а внутрь он не заходит, да и непохоже, что можно его как-то заманить. Стены бетонные – почти везде, кроме участка прямо за унитазом. Нина простукивала его, как отец учил, и пробовала проломить ногами, а книгами, которые носила с собой и складывала в стопочку, маскировала медленно растущую трещину.

Свободного времени было вагон, ешь да спи, поэтому читалось критически быстро, к тому же пособия были как на подбор интересные, запланированные ей на будущее. Он хорошо изучил ее вкусы, но и Нина времени зря не теряла. Теперь она тоже вела наблюдение: это все, что ей оставалось в роли узницы.

Темные солнечные очки сменились на очки в черной оправе, придававшие ему тонкий налет интеллигентной маниакальности. Кровоподтек проходил, освобождая красивые шоколадные глаза, печальные и всегда устремленные куда-то вглубь. Он ими никогда не улыбался, да и губами выходило искореженно.

Растрепанные черные волосы, безумно-рассеянный вид, тонкие губы и пугающе глубокие ямки у рта. Неряшливый и высокий, он всегда одевался в одно и то же, подчеркивая незначительность внешнего вида и гигиены в сравнении с навязчивой идеей.

Если бы не общая изможденность и запущенная, параноидальная загнанность в выражении лица, внешне это был довольно симпатичный парень, возможно, чуть старше Ларса. И как его угораздило стать эталонным психом?

Он ведь действительно выглядел и вел себя как антропоморфное психическое отклонение, способное следить за кем-то годами, выжидая наилучшего момента и влияя на обстоятельства. В каждом фрагменте его наружности читалась незаурядная личность и непростая история.

Он никогда не отвечал сразу. Услышав вопрос или обращение, пару секунд медлил, даже если вопрос простой, или будто до него не сразу доходит смысл обычных слов. Создавалось впечатление, что его навыки общения с людьми за годы слежки почти атрофировались. Он попросту разучился говорить о чем-то обыденном. Коммуникация давалась ему тяжело, скрипты не срабатывали, и нужно было напрягаться, чтобы не просто подумать, а ответить вслух, соблюдая важное правило: то, что я скажу, не должно навредить мне и моей цели.

А еще Нина до сих пор не знала его имени. Для чистоты эксперимента он действительно так и не представился. Почему это так важно? Знает ли она его? Покажется ли звучание имени знакомым?

На второй день она поняла, что зла он ей не желает, но и отпустить не может по каким-то причинам, и сообщить, зачем забрал, тоже. А на третий день начались настоящие странности.

Он приехал с едой на сутки и хорошим настроением. Поставив пакет на стол, подошел вплотную к решетке, на что не решался после того, как Нина взбесилась и чуть не снесла ее. Наверное, думал, если она его схватит, то уже не отпустит, а будет тянуть на себя до последнего и оторвет руку, как клоун Пеннивайз, утаскивающий ребенка в канализацию (и был абсолютно прав). Помедлив,