– Да, ловкий тебе попался адвокат.

– Уголовное преследование за ношение оружия выходит из моды. Судьи понимают, что ни один разумный человек не выйдет в Чикаго на улицу, не приняв мер предосторожности.

Кантебиле снова ворвался в мою жизнь, ворвался бурным потоком, словно принесенный попутным ветром, который гнал его самолет. Высокий, энергичный, самодовольный, не унывающий ни при какой погоде, не признающий никаких ограничений – рисковый, как говорил я про себя. Крупный нос на бледном лице, темные волосы, живые подвижные глаза, поблескивающие из-под саблевидных бровей. На нем был умопомрачительный шерстяной костюм двойной вязки и с рубчиком. На ногах – саламандровые туфли.

– Прямиком из Парижа, – радостно объявил он. – Ты вот разбираешься в галстуках. Как тебе этот, купленный на улице Риволи? – спросил он, смеясь. Когда Кантебиле смеялся, на его щеках и висках пульсировали голубые жилки. Этот человек знал только два состояния – радость и угрозу.

– Ты от Шатмара узнал, где я?

– Если бы твой Шатмар заманил тебя в свою тележку, он бы тебя на Максвел-стрит по кусочкам продал.

– Шатмар – по-своему хороший мужик. Я иногда плохо о нем отзываюсь, но все же люблю его. А ты ту историю о девушке, страдающей клептоманией, выдумал от начала до конца.

– Да, выдумал, ну и что? Но звучит-то правдоподобно. Нет, не у Шатмара я узнал твой адрес. Гумбольдтова вдова дала его Люси. Моя позвонила той в Белград уточнить кое-какие факты. Она почти кончила диссертацию.

– Упорная она у тебя.

– Ты должен почитать ее работу.

– Ни в жизнь, – отрезал я.

– Почему? – Кантебиле явно обиделся. – Она баба смышленая. Сам бы оттуда чего-нибудь почерпнул.

– Очень может быть.

– Ты что, больше о своем дружке и слышать не хочешь, да?

– Что-то в этом роде.

– Потому что помешался и просрал свою жизнь? Такая выдающаяся личность, с такими задатками и талантами, и вдруг – полный неудачник, вдобавок трахнутый. Чего о нем говорить… – Я молчал. Не видел смысла обсуждать с Кантебиле такие вещи. – А ведь твой друг Гумбольдт добился-таки успеха, в гробу добился – что ты на это скажешь? Я сам с Кэтлин говорил. Пришлось обсудить кое-какие вещи и получить ответы на кое-какие вопросы. Кстати, она в тебе души не чает. Вот друг так друг.

– Какой гроб? Какой успех? О чем ты с ней беседовал?

– Об одном сценарии. Том самом, о котором ты нам с Полли накануне Рождества в своей квартире рассказывал.

– Имеешь в виду – о Северном полюсе? Об Амундсене, Умберто Нобиле и Кальдофреддо?

– Прежде всего о Кальдофреддо. Кто его придумал – ты или Гумбольдт? Или вместе?

– Вместе придумали. Весь сценарий ради развлечения вместе набросали. Ничего особенного, так, детская пачкотня.

– Чарли, слушай сюда. Перво-наперво мы должны с тобой условиться, чтобы полное взаимопонимание. Я уже предпринял кое-какие шаги, потратил деньги и силы. Так что мне полагается как минимум десять процентов.

– Подожди, подожди, дай опомниться. С чего десять процентов? С каких барышей, черт тебя подери? Но сначала о Стронсоне. Что с ним произошло?

– …он в рот, твой Стронсон! – выкрикнул Кантебиле.

Его, должно быть, слышал весь пансион. Он помотал головой, взял себя в руки, подтянул манжеты из-под рукавов пиджака и заговорил спокойным тоном:

– Что о нем скажешь… Обманутые им люди подняли в его конторе бучу. Но самого его там уже не было, смылся. Еще бы не смыться, если ты ни за что ни про что угробил кучу денег, принадлежащих мафии. Он был у них на побегушках, делал все, что они велят. Ты читал о недавнем крупном ограблении в Чикаго? Нет? Большого шума наделало. И кто бы ты думал полетел после этого в Коста-Рику с большим-большим чемоданом долларов?

– Но его поймали?

– В Коста-Рике Стронсона бросили за решетку. Он и сейчас сидит… Слышь, Чарли, ты можешь доказать, что вы с Гумбольдтом действительно сочинили эту штукенцию о Кальдофреддо? Об этом я и спрашивал Кэтлин. У тебя есть доказательства?

– Думаю, есть.

– Ты, натурально, хочешь знать, зачем они нужны, эти доказательства? Объясню, хоть ты и не поверишь с ходу. Но сначала надо договориться. Вещь сложная, и я уже подбираю ключик. Нашел верных людей, наметил план действия. И все это ради нашей дружбы. Вот, я подготовил бумагу и хочу, чтобы ты ее подписал. – Кантебиле положил документ передо мной. – Смотри как следует, не спеши.

– Это же обычный контракт, а я контракты не читаю. Чего ты от меня хочешь? Я за всю жизнь ни одного контракта не прочитал насквозь.

– Зато подписал небось десятки. Подпиши и этот.

– О Господи! Опять ты на меня наседаешь. Только я тут, в Мадриде, успокоился, набрался сил, и вдруг – ты.

– Никакого сладу с тобой, когда взъерепенишься! Возьми себя в руки. Я же тебе огромное одолжение делаю, черт побери! Ты что, мне не доверяешь?

– Гумбольдт однажды спросил меня о том же, и я сказал: «Разве можно доверять или не доверять Гольфстриму, Южному магнитному полюсу или лунной орбите?»

Чтобы успокоить меня, Кантебиле перешел на формальный тон:

– Чарлз, не будем нервничать, разберемся спокойно. Во-первых, такое удачное дело только раз в жизни выпадает. Во-вторых, себе я отвожу обычную для агента сумму: десять процентов с твоих поступлений до пятидесяти тысяч долларов, пятнадцать процентов со следующих двадцати пяти тысяч и двадцать со всех остальных при потолке сто пятьдесят тысяч. Поэтому, с какой стороны ни посмотреть, больше двадцати косых мне не обломится. Не такой уж колоссальный гонорар – как по-твоему? Я больше для тебя стараюсь, глупый ты человек. Ты ведь ничего не теряешь. Только низкооплачиваемое место няньки в захолустье.

Последние недели я совершенно отдалился от мира и взирал на него свысока и самым странным образом. Но этот бледнокожий энергичный пробивной тип по имени Кантебиле вернул меня к действительности, это стопроцентный факт.

– В какую-то минуту мне показалось, что я рад тебя видеть, Ринальдо. Люблю людей, которые знают, чего хотят, и добиваются своего. А сейчас я рад заявить, что никакой бумаги подписывать не буду.

– Даже прочесть не желаешь?

– Даже прочесть.

– Будь я плохим человеком, то плюнул бы и ушел. А ты потерял бы кучу денег, жалкий поц. Ладно, давай заключим устное соглашение. Я устраиваю тебе сто тысяч и веду все дела, а ты платишь мне десять процентов, идет?

– Но с чего десять процентов-то?

– Сразу видно, что листаешь «Тайм» или «Ньюсуик», только сидя в очереди к зубному врачу. Вышел один фильм и стал самой громкой сенсацией года. На Третьей авеню очередь