Царица, словно не замечая вошедшего, продолжала своимжелезным голосом распекать какую-то бойкую, разбитную молодицу. Прислушавшись,Годунов постепенно понял, что это покупальщица, которая явилась нынче с торга сновыми запасами жемчуга, да не удовлетворила строгому вкусу новой царицы.

– Или мы басурманы тут какие? – бушевала Анхен. – Или татаресплошь? Ты чего тут нанесла, сила злая? Говорено тебе было: покупай жемчуг всебелый да чистый, а желтоватого никак не бери: на Руси его никто не покупает!Небось сговорилась с купцом за уступку, а денежки где выторгованные? В свойкарман положила? Ужо погоди, отдам тебя царевым людям на спрос и расправу!

Покупальщица тяжело рухнула на колени, заломила руки. Однаколицо ее было нарумянено и набелено так густо, что особых признаков страха нанем не разглядеть.

– Помилосердствуй, матушка Анна Васильевна! – взвыла она,дрожа щеками. – Да я ж хотела как лучше! Мне купец сказывал, что у них, убасурман, жемчуг желтоватый потому нарасхват идет, что никогда не теряет своейводы, а белый-де со временем все равно потемнеет и пожелтеет.

Царица пожевала губами, словно набираясь сил для новогораската гнева.

Купец безусловно был прав. Если посмотреть, скажем, на иконыи покровы, шитые еще в мастерской царицы Софьи Фоминичны Палеолог, то увидишь,что жемчуг утратил свою самосветность и красоту. Однако Анне Васильевне труднобыло поверить, что зерновой, чистый, белый, окатный бурмицкий, добытый вПерсии, или кафимский, вывезенный из Кафы, жемчуг, который предпочитали вцарицыной светлице, и даже наш, русский, варгузский и новгородский,когда-нибудь переменится к худшему. Опять же, признать это – значило признатьправоту купца и покупальщицы, а сие было свыше сил Анхен, поэтому она никак немогла угомониться, находя в нынешнем покупном новые и новые изъяны: и мелок-дежемчуг, и крив, сплошь зернятка да бугор![99]

Борис посматривал на ее разъяренно-растерянное лицо ивтихомолку давился смехом. Может статься, конечно, что новая царица – искуснаявышивальщица, однако в этом споре видна мертвая хватка базарной бабы, привыкшейдо хрипоты торговаться за грош. Да, навсегда вошли в кровь и плоть Анхен тевремена, когда ей приходилось бегать по торговым рядам. Если так дело пойдет,жемчуг для вышивания будут брать не на вес, а на счет!

В это мгновение царица соизволила заметить посетителя идосадливо махнула покупальщице:

– Вставай и убирайся. Потом погляжу, что с тобой сделать. Аты, сударь, входи.

Покупальщица спешно вымелась вон, на прощанье окинувГодунова любопытным взглядом: гость не только не бился лбом об пол, но даже ине поклонился царице! Заметив оплошку, Борис чуть согнул шею, но нижесклониться не смог себя заставить.

Глаза Анхен, казавшиеся вовсе бесцветными по сравнению ссильно набеленным и нарумяненным лицом, зло вспыхнули.

– Что вытянулся, будто кол проглотил? – взвизгнула она. –Перед кем стоишь? В ноги падай!

Борис какое-то мгновение смотрел на нее изумленно, потомкровавая волна вдруг хлынула ему в голову, отшибая разум и застя глаза, и он,резко выставив руку, показал царице кукиш.

Теперь вытаращилась она.

Вызывающий порыв безрассудной смелости исчез в то жемгновение, и задним числом Годунов заробел, да так, что уже готов был плюнутьна гордыню и пасть в ножки – хм, хм! – царице.

Однако Анхен избавила его от унижения – усмехнулась сзатаенным коварством и, отойдя к небольшому круглому столу, уселась в обшитоебархатом кресло. Кресло было развалистое, широкое, но Годунов обратил внимание,что пышные бедра Анхен едва-едва в него уместились. Протянув пухлую белуюручку, царица взяла со стола серебряную миску, полную крупных моченых слив, иначала их есть, доставая по одной. Она приоткрывала напомаженный рот,забрасывала в него сливу и медленно жевала, почмокивая и причавкивая, а потомвыплевывала на стол косточки, не сводя с Годунова своих белых глаз и неприглашая его сесть.

– Значит, не хочешь мне кланяться? – сплюнув очереднуюкосточку, наконец промолвила она этим своим новым, толстым голосом – таким жетолстым, какой стала сама. – Не хочешь… А почему?

Годунов молча смотрел на нее, не зная, что ответить.

– Не говори, я и так знаю, – махнула она рукой. – Тыдумаешь, что я ненастоящая царица, да?

Борис растерянно моргнул.

– Ну, само собой! – фыркнула Анхен. – Хоть государь иобвенчался со мною, но кто был на сем венчании? И кто вершил его? ВСпасе-на-Бору,[100] тайком, нас окрутил какой-то полупьяный поп. Правда что –«круг ракитова куста венчалися»![101] Ни выхода митрополичьего, ни пенияблаголепного, ни толпы народной, ни расплетания косы… – Голос ее дрогнул, и намгновение девочка Анхен, бедная сиротка, обманутая в лучших своих чаяниях,вдруг выглянула из-под толстомясой личины.

Годунов задумчиво кивнул. Конечно, после прошлого брака, свеликим трудом разрешенного, надежды на милость архипастырей было мало. Вотгосударь и обошелся без них. Этого полупьяного попа из Спаса-на-Бору Годуновзнал. Звали его Никита – бывший опричник получил сан по настоянию царя,которому, очевидно, нужен был особый, доверенный человек даже в сношениях сБогом. Но о венчании Борис слышал впервые…

Смешно и странно – зачем государю понадобилось связыватьсебя черт знает с кем?! Хотя – ничего удивительного, если знать его натуру.Отчаянно нарушая множество законов, устанавливая новые и тут же отвергая их,царь Иван Васильевич в глубине души оставался слепо привержен некоторымканонам, в число которых входила необходимость церковного благословениясожительства с женщиной. Конечно, ему случалось брать первых попавшихся баб,однако Ивану Васильевичу всегда нужна была некая законная жена. Может быть, ееприсутствие и сознание супружеской измены придавало особую остроту его любовнымощущениям на стороне, кто знает! Так или иначе, он обвенчался с Анхен – и попривычке, и для ее успокоения. А она, значит, недовольна…