– Это одно, – Анхен загнула пухлый указательный палец – снекоторым трудом загнула, потому что он от пясти и до самого ногтя был унизанперстнями. И не только он. Диво, что у нее руки к вечеру не отвисали от этакойтяжести! – Теперь другое. По государеву завещанию все принадлежит его сыновьям.А я как же? А моя вдовья доля почему не указана?

Годунов напрочь лишился дара речи. О чем она?! Последнеезавещание царя было составлено им собственноручно в 1572 году, после потрясенийновгородского погрома, казней ближайших опричников и смерти безвиннозагубленной Марфы. Иван Васильевич писал, что не ощущает себя в безопасности напрестоле и не уверен в безопасности своей. Он чувствует себя изгнанником всвоем царстве и не видит конца борьбы с лютыми врагами, которых с каждым годомстановится все больше и больше. Силы его иссякли, раны душевные и телесныебесчисленны, и нет рядом никого, кто бы утешил, исцелил и пожалел его. Все ивсегда платили ему злом за добро и ненавистью за любовь. Видимо, такова воляБожия, поразившая его за частое попрание закона и осудившая на скитание близстолицы, откуда его выгнали себялюбивые бояре. Не уверенный в том, чтозавтрашний день не станет последним, он может лишь уповать, что сыновьям егоудастся пережить это тяжелое время. Ну и так далее – скорее не завещание, аотеческое увещевание вконец измученного и отчаявшегося человека. Только то, чтопреемником престола назывался Иван, и делало это послание к потомкам похожим нанастоящее завещание. Но там и в самом деле не было и речи ни о какой вдовьейдоле.

– Помилуй, – сказал Борис неуверенно, – как же он мог твоюдолю упомянуть, когда писано то завещание три года назад?! О тебе тогда еще ине думали. К тому ж государь бодр и весел, о смерти не мыслит, дай ему Богздоровья…

– Тогда не было, а теперь-то я есть, – сварливо перебилаАнхен. – Есть-то есть, но велика ли в том честь? Толком не венчанная, поминуобо мне нигде и никакого нет, кто я такая?

Она загребла сразу несколько слив и сунула их в рот. Сладкийчерный сок стекал с ее ладони. Анхен выдернула из зарукавья беленький платочеки чистоплотно отерла руку, сосредоточенно ворочая щеками, будто суслик, ивыплевывая косточки по одной на стол.

Борису, сладкоежке и лакомке, вдруг до одури захотелосьтаких же слив. Их привозили в бочонках из самой Англии, а уж откуда онипопадали туда – неведомо: огромные, черные, пропитанные сладостью, чуть-чутьпьяноватые от долгого пути, но все равно – немыслимо вкусные. Царь их оченьлюбил, но помногу есть остерегался: пучило брюхо. А эту прорву Анхен, похоже,ничто не возьмет, лопает драгоценное лакомство, словно топтаную капусту![102] Инет чтобы угостить…

– Ну ладно, – угрюмо сказал Годунов, опуская глаза, чтоб несоблазняться попусту. – От меня ты чего хочешь, не пойму.

– Я ж сказала, – пожала налитыми плечами Анхен. – Ладно,повторю, коли ты такой непонятливый. Хочу, чтоб государь взял у митрополитаразрешение на венчание по закону. И чтоб доля была мне указана, не то помретмужинек в одночасье, а мне потом что делать? С протянутой рукой на папертистоять? Да меня отсюда вмиг выгонят, случись что.

Годунов слабо усмехнулся:

– Ты что думаешь, я наперсник государев? Советчик его? Да онменя последнее время в упор не видит: есть я, нет меня – ему все едино.

– Да ладно-ка! – покосилась на него Анхен, втянув в роточередную пару слив. – Твоя сестрица меньшая где живет? Во дворце! Почему?Потому что ты ее в жены Федору метишь.

– Мало ли кого куда я мечу, – нахмурился Годунов, которомувесьма не понравилось это упоминание об Ирине: уж очень ехидно засверкализаплывшие жиром глазки Анхен.

– Не только ты, – лукаво улыбнулась Анхен. – Я сама слышала,как государь давеча говорил Бельскому, лучше-де Аринки Годуновой не сыскать дляФедора невесты. Остальным на него и поглядеть тошно, еле-еле терпят, когда он кним подойдет да за руку возьмет, и у Аринки для него и взгляд ласковый, и словоприветное. Так что Федор теперь к ней одной льнет, об ней одной грезит. Выходит,дело почти слажено, а ты говоришь: в упор не видит!

Сердце у Годунова радостно дрогнуло, и он не сдержалширокой, довольной улыбки, которая заставила Анхен нахмуриться.

– Не больно-то лыбься! – протянула она голосом, непредвещавшим ничего доброго. – Кабы я прежде знала, как ты меня проведешь,разве стала бы с тобой дело иметь?

– Когда ж это я тебя провел, скажи на милость? – возмутилсяБорис. – Хотела ты быть царицею – и…

– Я хотела быть настоящей царицею! – выкрикнула Анхен ивдруг закашлялась, захлебнувшись сладким соком, брызнувшим из сливы. Махнуларукой себе за плечо, приказывая Годунову постучать ее по спине.

Тот послушно постучал. Анхен откашлялась.

– Настоящей, понял? – продолжила она сдавленным голосом. –Сам-то ты за мало-мальскую честь руками и зубами цепляешься. Думаешь, ежелисижу тут взаперти, то ничего не знаю? Я все знаю! Знаю, как ты с князем Сицкимза место в палате тягался. За какое-то место! Так почему же я не могу требоватьто, что ты мне должен и обещал? И если ты не заставишь государя, чтоб он сделалпо-моему…

У Годунова лопнуло терпение.

– Ты, баба, видать, белены объелась, – буркнул он, плюнув навсякую осторожность. – Заставить государя! Эва хватила! Да не родился на светтот человек, который может его заставить что-то сделать. А меня он непослушает, точно тебе говорю. Разве что Бельский его сможет уговорить, но ужникак не я. И не проси поладить с Бельским – он меня на дух не переносит, с нимя вовсе ничего не смогу уладить, только все дело испорчу.

Нестерпимо стыдно было расписываться в своей беспомощности,признавать перед этой раскормленной бабою, что в отличие от нее Борис Годуновне сумел воспользоваться плодами собственного хитроумия и злодейства, не поймалудачу. В другое время и перед другим человеком Борис непременно задрал бы нос исоврал что-нибудь в свою пользу, но с Анхен заноситься и преувеличивать своювласть было опасно, он это нутром чуял.

– Бе-ельский? – протянула она задумчиво. – А что? Может, иправда попросить Бельского замолвить за меня словечко перед государем? Сегодняже и попросить… Небось ему любопытно будет узнать, какую каверзу ты придумал,чтобы от прежней царицы избавиться. Глядишь, открыв это государю, Бельский ещебольше возвысится… и передо мной в долгу не останется, не то что ты.