Царь в очередной раз собирался жениться, и слова БогданаБельского упали на удобренную почву. Марью немедленно доставили в Москву,государь поглядел на нее – и сразу назвал своей невестой. А сейчас девушку совсем бережением провезли в Александрову слободу – под венец.

Рассказчика слушали со вниманием, но кто верил, а кто и нет.Между тем, как ни странно, почти все в его словах было правдой… кроме того, чтоцарь немедленно приказал привезти ему Марью Нагую.

На самом-то деле Иван Васильевич довольно долго колебался.Ведь история с Марьей Нагой, несравненной красавицей, увиденной одним из егоприближенных в захудалой дворянской семье, почти точь-в-точь, вплоть до имениневесты, совпадала с историей Марьи Долгорукой. После смерти АннушкиВасильчиковой государь горевал не больно долго. Своенравная, ломливая,привередливая, к тому же очень быстро утратившая красоту, она скоро опостылелаему. Он любил женщин в теле, да, но Анна так раздалась, что едваповорачивалась, а в постели лежала недвижимо, словно еще одну перину под государяподложили. Хорошо хоть, что он не поддался на ее уговоры и не потащился напоклон к митрополиту вымаливать позволение на церковный брак, как это было сАнной Колтовской. Зачем ему унижаться перед митрополитом, когда естьбезотказный Никита из Спаса-на-Бору? С ним все получалось куда легче и проще!

Сказать по правде, он был даже доволен, что случай такбыстро избавил его от этой рыжей стервы. Случай – или?.. Иногда с ним такоебывало: вдруг начинал инстинктивно оберегать себя от излишних знаний. Говорятже: меньше знаешь – лучше спишь! Поэтому он не особо доискивался, когда насамом деле Борис ушел от царицы. Однако вскоре Годунов был назначен кравчим, акогда состоялась свадьба его сестры с царевичем Федором, получил чин боярина.Это означало, что царь простил его не только за Аннушку, но и за Бомелия.

Да Бог с ней, с той Аннушкой, – настало время сызноважениться! Иваном Васильевичем иногда овладевало страстное желание мира и ладасо всеми вокруг: от сыновей до самых вредных бояр. Знал: хоть браки его теперькак бы и не совсем действительные, хоть Васильчикову, к примеру, уже никто несчитал настоящей царицею, а все ж старое боярство более терпимо к государю нехолостому, а женатому. Когда правит степенный, семейный человек, оно охотнееидет на уступки, меньше боится разгула государевых страстей.

Узнав о прекрасной Марье Долгорукой, Иван Васильевич слишкомдолго не раздумывал: прибыл посмотреть девицу, нашел ее и в самом деле чуднойкрасоты, хотя и несколько староватой (Марье шел двадцатый годок). Это егонесколько смутило: почему засиделась в девках?

– Скромница, каких свет не видывал, – сказал молодой князьПетр Долгорукий, делая постное лицо, словно сватовство государя его совсем нерадовало. – Не выгонишь ее на посиделки! А как в церковь идет, так всяукутается, словно старуха. Робкая…

«С такой красотой надо не робкой быть, а горделивой!» –подумал Иван Васильевич, разглядывая смугло-румяное, безукоризненно-правильноелицо со жгуче-черными огромными очами и вишневыми, тугими губами. Но взор у нееи впрямь был робкий, застенчивый. Никак не решалась поднять на сватов и женихаглаза, сколько ее ни вышучивали, сколько ни хвалили неземную красоту. И подносс чарками, которыми Марья обносила гостей, так плясал в ее руках, что хлебноевыплескивалось через край.

После назойливой, наглой Аннушки скромность эта была – какелей на душу, как повязка на рану! Иван Васильевич не мог наглядеться накрасавицу. Нечто подобное он почувствовал когда-то к Марфеньке-покойнице.Разнежился всей душой и порешил играть свадьбу как можно скорее.

Пусть и без разрешения патриарха, все прошло очень пышно.Венчались в Кремле. Народищу собралось!.. Наперебой звонили колокола всехцерквей и соборов, простому люду было выставлено щедрое угощение. Мир иликование!

А ночью он узнал о своем позоре.

Ожегшись с нежной красавицей Долгорукой, государь теперь дулна воду и зарекся брать из родовитых семей дочерей, почему-либо засидевшихся всвои теремах. Опасался, чтобы снова не провели его, стреляного воробья, на тойже самой многовековой мякине: обгулявшейся невесте. Именно поэтому и возникла вего жизни Василиса – вдова, от которой он ждал совсем даже не невинности, аименно опытности. И дождался… опять-таки себе на позорище! Теперь ИванВасильевич медлил, осторожничал, пока не склонился все-таки на уговорыБельского взглянуть на боярышню Нагую.

Настойчивость Богдана была ему странна, но, с другойстороны, родственники незабываемого Малюты Скуратова (Богдан приходился емуплемянником) никогда не оставляли надежд снова оказаться государевыми сватами,словно хотели еще более упрочить свое положение при дворе. Казалось бы, куда ужБогдану еще что-то упрочивать! Но нет, суетился, намекал, бормотал пронеобыкновенную красавицу Марьюшку, а капля, как известно, камень долбит. Да исобственное межеумочное положение осточертело, устал холостяковать, хотелосьженского домашнего тепла – как хотелось всю жизнь! Теперь Иван Васильевич ужепочти не надеялся, что найдет себе жалельщицу… последней была Анница, нынеДария, заживо погребенная в Тихвинском монастыре, – но не оставлял попытоксогреть охолодевшее сердце. За спрос ведь денег не берут – он и решилсяпоглядеть на Марью.

Богдаша оживился, содеял великую сватовскую суету. МигомНагие всем домом (отец, девка и пятеро братьев) были доставлены в Москву иразмещены в своем старом доме, в котором к их появлению спешно подперли осевшиестены и перестелили полы, а также кое-где подлатали крышу, чтобы уж совсем неиз развалюхи невесту-то брать. И вот в один из вечеров Бельский повез тудагосударя. Нагие кланялись в ножки, благодарили за великую милость: опала, повсему видно было, далась им чрезвычайно тяжко, они были ни живы, ни мертвы отсчастья, что воротились в столицу, – ну а Марья, по обычаю, поднеслацарственному гостю чарку зелена вина на подносе. Почему-то Иван Васильевичпервым делом обратил внимание на этот поднос – самый простой, деревянный,правда, искусно источенный узорами, словно бабье кружево, – подумав усмешливо,что Нагие дошли до крайней скудости, и впрямь оправдывая свое родовоепрозвание, – а лишь потом поглядел на невесту. И понял, почему столь настойчиви даже назойлив был сердешный друг Богдаша.