Это тоже не слишком удивило Фрэнка. В конверте была изаписка. Он достал ее, развернул и прочел:

«Фрэнк, старина!

Прости, если можешь, но у меня нет другого выхода. Надонемедленно выезжать из города и не до церемоний. Мне необходимо две тысячидолларов.

Принеси их сегодня же вечером не позднее семи. Ты, конечно,можешь попытаться выйти из воды сухим – трудно любому другому, но не такойзмее, как ты, но задай себе вопрос: что случится, если каждая из этихфотографий появится на всех телефонных автоматах города прямо под плакатом проКазино Найт. Думаю, ты вылетишь из города на метле, старина. Помни: 2000долларов и не позднее, чем к 7.15, иначе пожалеешь, что вообще родился.

Твой друг Джордж».

Твой друг! Твой друг!!!

Он не в силах был отвести объятого ужасом взгляда от этойзаключительной строчки. Ну и друг! Иуда, мать твою так.

Брион все еще постукивал по открытой двери, пытаясь привлечьвнимание директора, но когда тот поднял на него глаза, оторвавшись от того, чтолежало перед ним на столе, рука Бриона застыла. Лицо директора приобрело цветвоска, и только два лихорадочно-красных клоунских пятна горели на скулах. Зубыобнажились в улыбке, превратившей губы в две натянутые ниточки. Он больше небыл похож на мистера Уэзерби.

«Мой друг, – думал Фрэнк. Скомкав одной рукой записку, онзапихивал другой фотографии в конверт. Голубое пламя разгоралось и превращалосьв оранжевый пожар. Сырая щепа занялась. – Я приду, не беспокойся, Я непременноприду, чтобы обсудить некоторые вопросы с тобой, моим другом, ДжорджемНельсоном».

– Непременно, – произнес Фрэнк Джуэтт вслух. – Непременно. –И улыбнулся еще шире.

10

Часы показывали четверть четвертого, и Алан решил, чтоБрайан Раск отправился домой другой дорогой; поток возвращавшихся из школыдетей редел.

Но в тот момент, когда он уже доставал из кармана брюк ключиот машины, в конце Школьной улицы показалась фигура на велосипеде. Велосипедистехал медленно, навалившись на руль и опустив голову так низко, что Алан не могразглядеть лица.

Зато он видел то, что лежало на багажнике велосипеда.Сумкахолодильник.

11

– Вы понимаете? – спрашивал мистер Гонт Полли, котораятеперь держала в руках конверт.

– Да. Я… Я понимаю. Понимаю. – Но в ее полусонном взглядеродилась тревога.

– Вы кажется не рады?

– Я… Я…

– Такие вещи, как азка, не всегда помогают невеселым людям,предупредил Гонт и указал на небольшой бугорок на груди Полли, где подджемпером прятался маленький серебряный шарик, и в этот момент в азке сновачто-то зашуршало. Острая боль пронзила руки Полли, словно впилась множествомстальных крючков. Она громко застонала.

Мистер Гонт приглашающим жестом согнул вытянутый палец,указывавший на азку, и снова послышалось шуршание, на этот раз более громкое иявственное.

Боль сразу утихла.

– Вы ведь не хотите, чтобы все стало как прежде? – спросилГонт сладким голосом.

– Нет! – вскрикнула Полли. Грудь ее тяжело вздымалась. Рукисуетливо терли друг друга, как будто умывали, глаза умоляюще смотрели на него.Прошу вас, нет!

– Может быть еще хуже, чем было, разве не так?

– Так! Так!

– И никто не понимает, правда? Даже шериф. Он не понимает,что значит просыпаться в два часа ночи оттого, что руки горят, как в огне, непонимает ведь?

Полли покачала головой и всхлипнула.

– Делайте, как я говорю, и вам больше никогда не придетсяпросыпаться по ночам от боли. И еще – делайте, как я говорю, и если кто-нибудькогда-нибудь узнает, что ваш ребенок сгорел в меблированной квартире вСан-Франциско, то узнает не от меня.

Полли взвыла. Так воют женщины в глубоком сне, уверенные,что ночной кошмар – это явь. Мистер Гонт улыбнулся.

– Ад оказывается не один, Полли, правда? Их может бытьмножество.

– Откуда вы знаете? – прошептала она. – Никто не знает, ниодин человек на свете. Даже Алан. Я сказала Алану…

– Я знаю, потому что знание – мое предназначение. А егопредназначение – подозревать. Полли, он никогда вам не верил.

– Он говорил…

– Он многое что говорил, но никогда не верил. Женщина,которую вы наняли в няньки, была наркоманкой, верно? Это, конечно, не вашавина, но, безусловно, то, что привело к такой развязке, было сделано по вашейдоброй воле, разве не так, Полли? Это был ваш выбор. Женщина, которую вы нанялив няньки, заснула и выронила сигарету, или, скорее, папиросу с марихуаной, вкорзину для мусора. Курок спустила она, скажете вы, но кто, как не вы, зарядилиревольвер, когда из гордыни не согласились послушать родителей и других добрыхлюдей Касл Рок? Полли рыдала.

– Но разве молодая женщина не имеет права на гордость? –ласково спросил мистер Гонт. – Когда не осталось ничего другого, разве не имеетона права припрятать в кошельке хотя бы эту монету, без которой он станетокончательно пуст?

Полли подняла голову. Лицо ее горело.

– Я думала, это мое дело. Я думаю так по сей день. Даже еслиэто гордость, то что?

– Ничего, – спокойно произнес Гонт. – Если бы не это,родители забрали бы вас. Это было бы не слишком приятно – ребенок, которыймаячил бы перед глазами, как постоянное напоминание, сплетни по всему городу заспиной – но не произошло бы самого страшного.

– Да, и я до конца жизни страдала бы под пятой у своейматери! Выкрикнула Полли таким страшным визгливым голосом, который не имелничего общего с ее обычным.

– Верно, – все так же спокойно подтвердил Гонт. – Итак, выостались там, где были. Остались с Келтоном и со своей гордостью. А когдаКелтона не стало, осталась гордость… так?

Полли глухо застонала и спрятала мокрое от слез лицо владони.

– Эта боль гораздо сильнее, чем в руках, правда, Полли?

Она кивнула, не поднимая головы от ладоней. Мистер Гонтзаложил свои длиннопалые безобразные руки за голову и произнес тономпроповедника и философа:

– Гуманность! Какое благородство! Какая готовностьпожертвовать чужой жизнью!

– Прекратите! – взмолилась Полли. – Прошу вас, прекратите!

– Это ваша тайна, правда, Патриция?