— Андрюша, кругов-то, бль нет! Петрович — гад! — собрал, порвал и выбросил! Говорит, Григорич сказал. Говорит, дерётесь, стены пачкаете! Вот, у Вована один, и у меня, бль. Но я его туда, куда Вован, засунуть не могу, а кругом ворьё!.. Нарисуй, а?

— А сами что?

— Да пробовали, не то… — Илюхин разочарованно цыкнул. — Наташка, словно чужая сразу! А Петрович и так-то не Пестолоцци, а без кругов этих вообще, бль, как с цепи срывается. Ты только нарисуй, а мы уж вырежем!

— Нет, пусть и вырежет! Надо чтоб всё он!

— Ну ладно…

С величайшими предосторожностями, оглядываясь на дверь и шухер, стоящий там, достали откуда-то обувную картонку «Габор»…

— Что ты устраиваешь? — кричал Ефим, бегая по кабинету. — Что ты их с ума сводишь кругами своими? Санитарки через день уходят! Большое отсутствие воображения надо иметь, чтобы не шарахаться от этой стаи бабуинов. Они же как дикари кругами этими обвешиваются и набрасываются! Ты что не знаешь? Что ты им наплел про эти круги, что они, как коты мартовские? Один вообще их на мошонку натянул и мучается, приап, столбняком, но персоналу спуску не дает!

Фома блаженно раскачивался, мыча какую-то мантру. Из его рук торчали два шприца, которые потихонечку вытягивали из него кровь цвета бордо.

— Прекрати петь, у меня и так голова раскалывается!.. И подбери слюни!

Фома послушно стал сжимать кулаки.

— Что ты делаешь?.. — Ефим выдернул шприцы, стал рассматривать собранное на свету. Потом добавил туда что-то из маленькой черной пробирки и вкатил Фоме внутривенный.

— Черт с тобой! — сказал он, когда Фома широко и безумно открыл глаза. — Садись, пиши…

Доктор ворвался в палату, как смерч, по неземному страшный и в сиянии невероятной мощи.

— Ты пойдешь со мной!

— Не-ет! — закричал Фома.

Все было так хорошо, распределение кругов шло полным ходом, он сидел в подушках, как богдыхан и оделял ими братьев во паранойе, словно фантами. Завидев Доктора, сумасшедшие веером бросились под кровати, теряя круги, тапки и даже симптомы заболевания, все отступало перед инстинктом выживания. Только Вован, глаза-телескопы которого уменьшали объекты на порядок, набычившись, двинулся на Доктора, но был сметен одним движением.

— Собирайся, пошли! — скомандовал Доктор.

— Куда?

— Все туда же! Не надоело еще сумасшедшего играть?

— Никуда я с тобой не пойду! — завопил Фома.

Но силы оказались слишком не равны. Ослабевший от активной терапии и пребывания в интеллектуальном болоте, Фома был буквально вырван из постели вместе с ворохом кругов. Доктор не церемонился. Коридор был пуст, ни вездесущего Петровича, ни санитарок, ни, наконец, Ефима свет Григорича — тихо и пусто. Где они, где все, когда они так нужны?

Этот безумец их всех убил, понял Фома и свою судьбу. Сейчас затащит в туалет и… но они миновали и туалет, и комнату свиданий, спустились на первый этаж. Никто не встретился и там. «Где люди?!» — дико озирался Фома. И даже у святая святых, входных дверей со смотровым окошечком, которые Доктор легко, как фокусник, открыл, никого не было. Фома задыхался.

— Куда ты меня тащишь? — орал он, в надежде, что кто-то услышит его, но только терял тапки.

— Отсюда! — был короткий ответ.

«Меня закопают в саду!» Эта мысль вывела Фому из оцепенения, он бросился на маньяка, но сразу почувствовал себя странно, словно голова отделяется от тела. «Ну вот, — удовлетворенно укорил он кого-то. — Я же говорил…»

Очнулся он в какой-то чахло обставленной комнате: стол, стул, обшарпанный деревянный пол и обои, кучеряво свисающие у потолка. На втором стуле сидел он сам, а Доктор выписывал вокруг него замысловатые круги. Значит, не убил. Фома осмелел, но глаз не спускал с безумца (а траектории пробежек недвусмысленно указывали на безумие), стараясь не упустить момент, когда тот захочет ударить его по голове. Он демонстративно переставил стул в угол и оседлал его верхом, решив на этот раз так просто не сдаваться, стул тоже защита, если ничего другого нет. Доктор, казалось, не обратил на это никакого внимания.

— Опять побег? — спросил Фома, давая понять, что знает о намерениях маньяка все, и намекая на бессмысленность этого предприятия.

Язвительность, вот что возвращает безумцев в лоно разума, знал он. По себе.

Доктор, не отвечая, покружил по квартире еще, что-то то ли собирая, то ли вынюхивая, потом, вдруг исчез на какое-то мгновение, и появился перед ним уже помытый и переодетый в походное обмундирование. На колени Фомы упала такая же одежда. Он тупо уставился на нее.

— Переоденься! — пояснил Доктор. — У нас мало времени, кривая сейчас разогнется!

Как только он произнес эту, ставшую уже ключевой, фразу, Фома понял окончательно: перед ним маньяк! Опасный и безнадежный, судя по последней фразе о "кривой". Она уже столько раз "разгибалась" на голове Фомы, что превратила его мозг во взбитые сливки. Ни сардонизм, ни сарказм, ни желчь теперь уже не помогут, здесь поможет только такая фигура речи, как лоботомия.

Фома вскочил и выставил перед собой стул, поскольку других хирургических инструментов для Доктора у него не было.

— Пусть разогнется! — заявил он. — Только на этот раз без меня! И не подходи ко мне! — крикнул он, поднимая стул на удивленное движение к нему Доктора.

— Что с тобой?

— Ничего, выздоровел! — сказал Фома многозначительно. — И поэтому никаких кривых я с тобой разгибать больше не буду!

— А зачем же ты тогда мне помог освободиться? — спросил Доктор, и видя непонимание, пояснил:

— Скрепку зачем в руку сунул? Разве не затем, чтобы бежать?

— Дурак был, — буркнул Фома. — Не хотел, чтоб ты мучился. И надеялся, что ты, наконец, оставишь меня в покое. Видимо, зря.

Доктор кинул взгляд на часы, пробормотал:

— Пять минут, не больше… — И со вздохом