сущностей Прошедшее : Будущее (эквиполентность события и модальности), и т.п. Это – установка градуальности (иерархии), в которой обязательно есть элемент с полной утратой данного дифференциального признака, но уже в явлении, потому что в сущности такой признак обязателен (он создает антиномию эквиполентной полярности).

Вместе с тем явленность сущности и возможна лишь на фоне немаркированного элемента, который, отменяя релевантность признака («качественности»), сохраняет подобие сущности, тем самым «вытягивая» сущность на поверхность явления. Это – своего рода апофатическое строение градуальности. Отсутствие немаркированного члена оппозиции сохраняет за эквиполентностью сущностей статус антиномии, т.е. «вещи в себе», и только через языковые категории «категории разума», действительно, оказывается возможным эксплицировать.

Допущение Булгакова можно подтвердить на истории многих категорий языка. Например, категория лица эксплицировалась явлением 3-го лица в антиномии 1-го и 2-го лиц (он – его при я и ты), категория вида – явлением степеней длительности (типа хаживал), категория залога – явлением возвратности (оформленной постфиксом ся, си) и т.д. О категории множественного числа в философском смысле писал уже Потебня. Современные формы множественного числа включают в себя и значения утраченных форм двойственного числа, и различные степени собирательности, также утраченной как самостоятельная категория, ср. собирательную множественность типа волоса, листья при исчисляемой множественности соответственно волосы, листы и пр. Попытки современных исследователей свести все такие градации явленных категорий к бинарным привативным оппозициям типа

· «совершенный вид : несовершенный вид»,

· «действительный залог : недействительный залог»,

· «единственное число : неединственное число»

и под. есть всего лишь неутоленная жажда «найти закономерность в системе», т.е. вернуться к инварианту, к антиномии сущности, но, конечно, как разрешаемой (в сознании) нейтрализацией по немаркированному члену оппозиции.

Познание категорий идет параллельно развитию категорий, потому что само по себе познание происходит в категориях языка. Булгаков прав, причинно-следственной подобная связь быть не может.

Явленность сущности на фоне ее подобия в явлении Булгаков показывает также на истории стилей русского языка.

Тройственность стилей как формы речи важна в литературном языке, она определяет и направляет развитие языка:

«Всякая человеческая речь имеет форму, есть форма, и потому принципиально допускает в себе применение эстетической оценки» (там же: 137):

высокая поэзия: слово есть цель

· «ремесленная» (профессиональная) речь: упорядоченный термин;

· простая, «беглая» речь: употребление (средство общения).

Теория трех стилей, а вместе с нею и сознательная разработка норм литературного языка начинается только после того, как в систему (антиномию сущностей) русский язык: церковнославянский язык – был включен третий элемент, «как бы» язык – разговорная речь городов (простая речь), – и своим явлением открыла путь для проявления сущностей. Помогла «расколоть» «вещь в себе», которая до сих пор остается тайной для многих историков русского языка, полагающих, что в средневековой России было два стиля (два языка, диглоссийная ситуация и т.д.). Средневековая Русь не знала этой проблемы, поскольку ее мыслителям было недоступно проникновение в сущность онтологической антиномии, за отсутствием явленных ее содержательных форм.

Дело в том, что

«видовое понятие не противоположно родовому; между ними есть различие, но не противоположность» (Булгаков 1903: 39).

Это верно во всех случаях. Род есть форма вида, его инвариант. Движение мысли от видов к роду (подведение под род) есть суждение в понятиях; движение мысли от рода к видам есть описание в образах. Только совмещая оба движения мысли, мы можем получить образное понятие, то есть символ. Символ – конечная цель развития концепта-идеи. Но символ возникает лишь на том этапе развития идеи-концепта в слове, когда противоположность понятия и образа – двух кантовских форм разума – снимается указанием на третье; третьим и выступает немаркированный член градуальности, то самое «как будто», которое «притворяется» формой осуществленной сущности. Нуль, получивший свое значение через смысл антиномии.

15. Этический реализм

Осталось объяснить, почему реализм Булгакова – этический реализм.

Этический он не только потому, что Булгаков постоянно в-зывает к категорическому императиву Канта и при-зывает современников вести достойную человека жизнь. Этический реализм Булгакова основан на общефилософской его концепции, связанной с идеальностью идеи; его идеализм есть идеализм идеала, который он усматривает в идеальности Троицы, неслиянной и нераздельной.

«Триипостасность присутствует в человеческом духе не только как его основа, но и внутренняя форма бытия, смутное искание и жажда. Разъединенные между собой, „отвлеченные“ начала истины, добра и красоты, как и соответствующие им стороны творческого сознания: познание, искусство, подвиг воли, – обречены на трагическую неутоленность. Каждое из этих устремлений страждет разъединения и в нем находит границу, норму же имеет в преодолевающем „отвлеченность“ задании целого, жизни в триединстве истины, добра и красоты» (Булгаков 1917: 281).

Антиномичность сущностей, являясь в мир, построяет иерархию градуальности, конечным элементом которой, оформленным элементом предшествующим, становится полностью лишенный данной качественности член оппозиции. В антиномии Добро – Зло явленность градуальности (описываемой по-разному, но сокращенно данной как) Благо → Добро → Зло – «зло» полностью лишено качественности Блага и потому существует только в отношении к Добру. Увеличение суммы Добра в мире уничтожает Зло точно так же, например, как накопление прошедшего времени или степеней логоса при энтропии будущего времени и качеств идеи приведет к аннигиляции настоящего времени (> вечность) и всего промежуточного в этом мире (> идея-концепт в чистом виде).

Реализм превращает действительность в реальность. И тут возникает надежда, что не всё так плохо, как кажется.

Что же касается самого Булгакова, общее движение его рассуждений – накопления предикатов – ведет к этической и эстетической цели: субстратом мысли является не априорная категория рассудка, а объективно данное слово, ибо мысль проявляется не в системе чистых отношений, а конкретно в индивидуальном опыте суждения («оно же и предложение»), в то время как предикативность есть смысловое уточнение и обогащение (гносеология) онтологического центра суждения, его подлежащего, поскольку важно не полученное в результате знание, а активное познание («священная тайна познания по образу триипостасности»), несомненно, связанное не с понятием («выше которого не знает Кант»), но с тем, «что выше, ибо реальней понятия, – идеей», а общая сумма таких идей составляет «смыслы слова как λογοςʼа» («софийное слово»), явленное в содержательной форме символа (поскольку «всякая совершенная форма имеет символическую природу, силу и глубину»), так что и

«слово обладает значимостью»,

а не одним лишь лексическим значением, и грамматическая система флективных языков есть «конкретная гносеология», именно в ее границах и существуют согласованные представления о категориях (пространство, время и пр.), поскольку

«в действительности мысль и речь (что есть одно и то же) содержит в себе