мира спадает постепенно его мертвенное окоченение» (там же: 146).

Недостаток научного познания заключается в нацеленности науки на объект – субъект исчезает из внимания:

«Это и есть чистая научность, научное отношение к миру. Поэтому научность есть только поза жизни, ее момент» (там же: 153);

даже

«научная картина мира, мир как объект и, следовательно, как механизм есть только моментальная фотография» (там же: 160).

Раз явившись взамен красочному образу, понятие омертвляется в слове. Понятие становится догматом, а

«догмат есть сигнализация понятиями того, что не есть понятие, ибо находится выше логического мышления в его отвлеченности; в то же время он есть формула, выраженная в понятиях, логическая транскрипция того, что дано в религиозном опыте» (Булгаков 1917: 74).

Догмат есть попытка выразить миф и символ посредством понятия.

Понятие, как и образ, причастно идее, но опосредованно, через образ.

«Причастность понятий идеям, – их частичная и отраженная софийность, сопряженная с внесофийностью и антисофийностью, игра света и теней, обосновывает и возможность заблуждений, борьбы между истинностью и ложностью понятий» (там же: 233).

«Понятия разума суть слова» (Булгаков 1953: 108);

именно тут и возможна ошибка, разделяющая реалистов и номиналистов в их отношении к общим понятиям. Булгаков часто возвращается к этому вопросу, рассуждая примерно так:

«Человек существует лишь как вид или род. Следует ли мыслить это номиналистически или же реалистически, есть ли „человек“ лишь понятие, полученное логическим отвлечением от отдельных людей, лишь общее их имя, относящееся к их сходным признакам, или же человек как сущность существует прежде индивидов, есть их онтологический, а потому и логический, общая основа бытия этих индивидов, которые суть только динамические центры самообнаружения этой основы? Что существует раньше: человеческое естество или индивидуальный человек, всецелый первозданный Адам или адамиты? Нам кажется, что только признанием единого человечества, праотца (в метафизическом смысле) Адама дается возможность понять характерное соединение индивидуального и общечеловеческого в личности» (Булгаков 1990: 106)

– типичное для реалиста рассуждение. И одновременно прямое указание на важность содержания понятия, а не его объема в представлении содержательной формы слова понятия, идущего от образа.

«Человечность как потенциал, как глубина возможностей, интенсивная, а не экстенсивная, соединяет людей в неизмеримо большей степени, нежели их разъединяет индивидуация» (курсивом даны ключевые слова определения. – В.К.) (там же: 107).

Вхождение культуры в зону понятия и остановка в этой смысловой зоне уничтожает возможность развития понятия в символ. Это опасно,

«этим создается всё увеличивающееся механизирование жизни, преобладание абстрактности и уменьшение конкретности в человеческих отношениях».

(Булгаков показывает это на развитии понятий «интереса», «выгоды», «расчета», вытесняющих традиционный для русской культуры символ любовь) (там же: 209).

11. Знание: слово-символ

«Знает один, познают многие. Этот один, этот трансцендентальный субъект знания, есть уже не человеческий индивид, но целокупное человечество, Душа мира, Божественная София, Плерома, – под разными именами и под разными личинами выступает он в истории мысли» (там же: 98).

Знает – София; это – важная для Булгакова мифологема.

В многообразии манифестаций слово часто предстает у Булгакова как Логос, как материализованный Логос. Дело не только в аллюзии к смыслам греч. λογος. Метонимические перемещения смысла из сферы в сферу – вещь обычная для символического мышления, а именно символическое мышление и присутствует в данном случае.

Слово как логос предстает в утверждении, что слову важны не смысл (он равен вещи) и не значение (равно понятию о вещи), но его сущность, το οντος ον (Булгаков 1953: 7). Одновременно с тем

«слово есть звуковой знак»,

да и

«значение, смысл есть необходимое содержание слова»,

ибо

«всякое слово обозначает идею» (там же: 12).

Противоречия здесь нет, и не только потому, что слово-слово и слово-логос различаются. Дело в том, что, согласно этому учению, «слова суть символы», а тем самым слово соединяет различные явления в общей для них связи (единство основания при сопоставлениях в оппозиции).

Именно здесь рождается противопоставление реализма и номинализма. Булгаков понимает это следующим образом:

«Два основных направления естественно обозначились в истории философии, принимая в ней разные формулировки: номинализму и реализму средневековой философии в новейшей соответствует позитивизм, эмпиризм или идеализм (конечно, „трансцендентальный“) в их противоположности реализму, мистическому или спиритуалистическому. Для первого воззрения бытие исчерпывается непосредственной данностью состояний сознания, которая в своем выражении и логической обработке облекается в символику общих понятий и суждений (курсив мой. – В.К.). Для другого воззрения действительность несравненно глубже опытной данности <…> Если первое воззрение, номинализм, неизбежно разрешает мир в субъективный иллюзионизм замкнутого, имманентного опыта (притом искусственно ограниченного и отпрепарированного), то второе воззрение постулирует и стремится постигать в доступной нам теперь форме мир вещей, сущего (το οντος ον)» (Булгаков 1911: I, 279 – 280).

Например, в понимании нации это происходит таким образом: для позитивиста, или идеалистического номинализма и иллюзионизма нация – совокупность фактов и есть абстракция (собирательно общее понятие) как лес есть совокупность деревьев (философия просветительства, Чернышевский, Милюков и т.д.); для реалистов же нация не только совокупность феноменологических своих проявлений, но прежде всего

«некое субстанциальное начало, творчески производящее свои обнаружения, однако всецело не вмещающееся ни в один из них и потому не сливающееся с ними».

Ничто не препятствует за таким «субстанциальным началом» на гносеологическом уровне признать концепт.

Отсюда различные подходы к пониманию слова.

«Логика и гносеология разъясняют именно смысл слова, усматривая в нем общее понятие или представление (т.е. понятие или образ. – В.К.), скрытое суждение и проч. Поэтому можно как будто предполагать, что законы логики и гносеологии предшествуют слову, суть для него prius. Однако, если мы внимательно всмотримся в такие рассуждения, то убедимся, что обсуждается в таких случаях не само слово, но то или иное его употребление (до сих пор частая ошибка номиналистических рассуждений о слове: значение как употребление. – В.К.), т.е. то, что является уже продуктом слова, мыслию; речь идет о построениях, а не о первоэлементах, которые даже не замечаются в отдельности, хотя и существуют» (Булгаков 1953: 23).

В отличие от логических позитивистов Булгаков понимает функцию в старом добром смысле: как функцию от смысла.

Еще одно утверждение Булгакова важно в данном контексте. Символ как развернутая идея воспринимается в цельности, он объемен,

«дискурсивное же мышление (понятиями.