познаем. Получается, что наша интуиция и есть априорное знание, являющееся через формы языка. Ничего не изменилось, а только отодвинулось в глубину, в сущность, которую и следует познать.

Теперь об идее.

«Говоря об идеях, Булгаков, подобно Флоренскому, подчеркивает различие между идеями и понятиями» (Лосский 1991: 267).

Понятие вещно, равно вещи, есть вещь в идеальном смысле.

Идея же – это «вещь в себе», хотя и не «для себя». Она открыта навстречу познающему разуму.

«Выражаясь известным платоновским термином, общим понятиям свойственна сопричастность идеям, но при этом им вполне не адекватно ни одно наше понятие, ни научное, ни философское» (Булгаков 1917: 232).

Понятие – явленность идеи (концепта), но явленность односторонняя, хотя и гармоничная в отношении объема и содержания, которые согласованы в полном соответствии с вещью. Но идея идеальна, в ней только «качественность смысла», то, что соотносится лишь с содержанием понятия, тогда как его объем отягощен грузом вещественности, мирским и тварным продуктом той же идеи-смысла.

Если же понятие – содержательная форма слова, то происходит раздвоение слова на идею и понятие.

Согласно суждениям самого Булгакова, данным в «Философии имени» относительно слова (не имени!),

«двоение слова – факт культуры, основанный на двойственности самого слова»:

лексическая и грамматическая его части, основное значение и грамматическое, слово устное и слово записанное, и пр. Если воспользоваться оппозициями Булгакова вещь: мысль (идея) и слово сказанное: слово записанное, вложив их в развертку принимаемых им же пространства и времени, получится следующее соответствие («схема»):

ДП + пространство – пространство + время вещь слово сказанное – время слово записанное мысль (идея)

«Слово сказанное» соответствует образу, «слово записанное» – символу, «вещь» – понятию, тогда как «мысль» занимает пространство / время концепта. Так семантический треугольник (в гл. I) и этот концептуальный квадрат совмещаются без ущерба для сущности, поскольку разные имена концепта оказываются только его предикатами в суждении о нем. Если представленное совмещение триады и тетрады верно, реализм прав, ибо двоящееся слово становится онтологической опорой или (неореализм) целью исследования. Но (одновременно) если это так, то опять проглядывает концептуализм Булгакова, поскольку исходной точкой движения смысла остается идея-концепт. Реализм, согласуясь с тем же движением (энтелехией движения), более нравствен, тогда как концептуализм антропоцентричен, а это – «богоборческий шаг».

14. Форма

Все рассуждения Булгакова пронизаны аристотелевским пониманием формы как явленной сущности своего уровня залегания в идее.

«Сущность формы его отношение частей, определенный ритм, схема» (Булгаков 1953: 12).

Это и Аристотель, и Кант, но с уклоном в неореализм: всё сказанное относится к слову как форме идеи.

Действительно,

«всякая речь имеет форму и форма бывает только конкретна <…> одновременно с содержанием создается и форма» (там же: 137, 139)

– форма и создает содержание, поскольку осуществляющаяся идея-смысл и есть конечная форма.

«Идея как смысл слова есть чистая качественность смысла, не терпящая, не допускающая никакого вторичного определения, выражение через другое, из контекста. Ее можно воспринять абсолютным слухом…» (там же: 14).

Логос есть идея, совмещенная со словом как своей формой, но кроме того логос –

«λογος есть не только слово, мысль, но и связь вещей» (там же: 45),

т.е. весь семантический треугольник в явленном виде (что верно). Слово есть внешняя форма, а концепт – форма внутренняя (этимон есть явление сущности – внутренней формы), тогда как движение концепта-идеи в слове порождает содержательные формы. Вот почему

«λογος имеет двойную природу, в нем нераздельно и неслиянно слиты слово и мысль, тело и смысл. И то, что может быть высказано о мысли и речи, это же самое должно быть сказано и о слове-смысле. Нельзя говорить о генезисе смысла и слова в отдельности, или об их позднейшем склеивании или наложении друг на друга. В этом смысле вообще нет и быть не может генезиса слова, слово не может возникнуть в процессе» (там же: 19),

поскольку слово дано как внешняя форма, но смысл его задан в качественности содержательных его форм. Логос как нераздельная слиянность формы и содержания, слова и идеи (там же: 140) создает подобие вещи, есть явленность концепта вещи.

Тут мы замечаем еще одну особенность средневекового реализма: выделяется иерархичность следования явлений, основанная на определенных антиномиях сущности. «Онтологическая основа» такого расхождения между троичностью явления и двоичностью сущности всё та же: символ Троицы. Булгаков часто возвращается к этой несводимости в манифестации сущности и явления, например, в следующем пассаже:

«Идея о конкретном синтезе алогического и логического в сверхлогическом единстве жизни глубоко заложена в христианском учении о триипостасности Божией и о сотворении мира словом из земли „невидимой и пустой“» (Булгаков 1990: 26).

Важно вот что: не нейтрализация (как требует того католическое filioque), а синтез нужен для преодоления сущностных антиномий бытия. Нейтрализация приводит к устранению существенного в противопоставлении путем уравнивания с несущественным (понижение качеств), тогда как синтез, т.е. обогащение существенным в соединении существенного и несущественного приводит к повышению качеств, общего окачествления мира. Это видно уже на принципе отрицания, который показывает Булгаков. Отрицания имеют разные оттенки по смыслу: греческие μη, ου(κ), α- «как бы зачеркивают» положительное значение, одновременно на него указывая (Булгаков 1953: 101), но исходя из положительного элемента оппозиции.

На категориях языка Булгаков этот принцип, принцип «органического» синтеза, показывает постоянно.

Так, для него категория среднего рода – не род:

«Это категория тех случаев, когда род оказывается неприложим» (там же: 51).

Предстает сущностная эквиполентность род мужской : род женский, который мы уже рассмотрели на толковании Булгаковым идеи и логоса. О «нулевых» членах грамматических оппозиций Булгаков говорит в том смысле, что категория настоящего времени есть «отсутствие мысли о времени», а форма именительного падежа имени есть «отсутствие падежа», связка есть вообще не содержит идеи времени, и пр. (там же: 95 – 96). То же о категории числа (двузначность множественного числа) и т.п. Однако в общей системе соответствий все они получают свое значение (настоящее время – значение времени, именительный падеж – значение падежа, и т.д.).

Дело в том, что «родом» средний род делает идеальная оппозиция сущностей Мужской : Женский, но только на уровне явления и только как немаркированный член явленной оппозиции. Точно так же «временем» настоящее время делает идеальная оппозиция