дворе выросло со 140, что было близко к официальным лимитам, установленным обеспокоенными налогоплательщиками в кортесах, до более 400. В самой же дорогостоящей категории придворных рыцарей, входивших в королевский совет и, как правило, получавших более 50 000 реалов в год, произошло практически четырехкратное увеличение[101]. Но король мог это себе позволить.

Эта стратегия пользовалась большим успехом у европейских монархов того времени. Набирая себе пажей и удерживая знатную молодежь при себе так, чтобы они оставались под наблюдением и в прямой зависимости от короны, монархи могли осуществлять над ними контроль. Знатные отпрыски, выросшие среди принцев и принцесс, гарантировали будущее сотрудничество и нынешнее подчинение своих родителей, фактически являясь заложниками. Однако такая ситуация устраивала обе стороны: знать могла сэкономить средства, а их дети могли попасть в фавор к монархам. Монархи же получали то, что современные политологи именуют рычагами влияния. Молодые дворяне получали выплаты – так называемые морадии, которые еще теснее связывали их с короной. Эти выплаты выделялись в приблизительном соответствии с представлениями королевских чиновников о том, чего стоит поддержка той или иной дворянской семьи. Знатная молодежь ужинала в компании короля – их сажали по старшинству за параллельными столами, как в школьных или университетских столовых. Они преломляли с королем хлеб-соль, тем самым воздавая символический долг почтения. Им выдавалось оружие и платье на сумму, превышающую их содержание. Финансовая зависимость выстраивала между ними и королем практически нерушимые узы.

Магеллан появился на свет, вероятно, как раз в то время, когда Мануэл начал расширять двор. Что делал будущий путешественник примерно в те десять лет, что прошли между его появлением при дворе и отплытием на восток? В источниках сохранились намеки, каково было расти при дворе короля Мануэла. Образование при дворе стало более тщательным, чем когда-либо, даже при Жуане II, чье окружение так поразило Иеронимуса Мюнцера. Можно было изучать древнегреческий язык. Алхимия королевского золота помогла трансмутировать некоторым лиссабонским школам в настоящий университет. В 1500 году Мануэл I поставил выплату морадий молодым дворянам в зависимость от их успешной сдачи экзамена по грамматике[102]. Перо начало соперничать со шпагой и становиться аристократической доблестью[103].

Однако уклон в военное дело при воспитании никуда не делся. Поля боя по-прежнему нуждались в рыцарях с дорогой экипировкой – лошадьми, оружием, доспехами, а рыцарям необходимо было долго обучаться весьма специфической форме ведения боевых действий. Целью знатных юношей – moços fidalgos, к числу которых относился и Магеллан, – при королевском дворе было стать оруженосцем и принять участие в войне, после чего самые умелые и успешные могли уже сделаться полноценными рыцарями. Тех, кто умел владеть пером, могло ожидать членство в королевском совете, но это был, как сейчас бы сказали, вариант почетной пенсии. Магеллан учился благородному поведению и владению оружием. Для большинства представителей элиты доблесть была большей ценностью, чем гуманизм, что сказывалось и на воспитании. Эта доблесть, возможно, не делала людей такими уж хорошими, зато помогала выигрывать войны. Например, в 1492 году монархи испанского королевства Кастилия расширили границу христианского мира, завоевав Гранаду – последнее мусульманское государство в Испании. Венецианский посол называл эту войну «прекрасной… Не было ни одного властителя, который не был бы очарован какой-либо дамой», а та «часто вручала воинам оружие… с просьбой доказать свою любовь делами». В 1504 году королева Изабелла II Кастильская умирала с молитвами к архангелу Михаилу как «принцу доблести среди ангелов»[104].

Рыцарская доблесть была кодексом чести аристократов того времени[105]. Ее принципы складывались на протяжении четырех веков, с тех пор как в XII веке формулировать их начали священники и представители военного сословия: Крестовые походы превратили насилие в источник святости для своих участников, воевавших за землю, по которой некогда ходили Христос и апостолы и на которой оставалось множество святых реликвий. Для рыцарей война являлась единственным занятием. Это требовало такой подготовки, которая почти не оставляла времени для чего-либо еще, к тому же войны случались очень часто. Казалось, привилегированный доступ в рай, гарантированный монахам и монахиням, закрыт для тех, кто живет в миру и чья работа заключается в том, чтобы, грубо (но верно) говоря, убивать людей. Однако рыцарская доблесть помогала устранить препятствия на пути в рай, которые устанавливала жизнь военных.

Те, кто следовал «рыцарскому кодексу», имитировали религиозную жизнь, оставаясь людьми светскими. Как и у монахов, у них были свои обеты и бдения. В теории они обладали добродетелями, превосходящими традиционные семь дел милосердия: материальной щедростью, великодушием, безупречной храбростью. Они могли влюбляться и вне брака, но эта любовь должна была быть целомудренной; многие образцы рыцарской литературы рассказывают о трагической любви, которая вышла из-под контроля, как любовь Ланселота к Гвиневре. Многие рыцари принадлежали к орденам, которые, подобно соответствующим религиозным сообществам, регулировали их повседневную жизнь и помогали освободить рыцаря от материального бремени, мешавшего богачу войти в Царство Небесное. В единственном ордене, который сохранился со времен крестоносцев до наших дней, – Мальтийском (он же орден святого Иоанна) обязательства заботиться о больных и бедных сохранялись, даже несмотря на то, что почти все члены ордена были заняты отчаянными попытками отразить натиск неверных на границы христианского мира.

Любимыми святыми рыцарей были небесные воины – например, Михаил-архангел, которого в церковных молитвах до сих пор именуют «архистратигом небесного воинства», то есть предводителем райского рыцарства в войне против Сатаны, или святой Иаков Матаморос (Мавробойца), который, как утверждается, стал являться воинам на поле брани в X веке[106] и продолжил эту свою деятельность вплоть до XVI века при завоевании христианами Нового Света. Если принципы рыцарской доблести должны были исправить грешников, то нужно признать, что цель эта не достигалась: средневековые войны были столь же исполнены жестокости, безжалостности, убийств и резни, как и все остальные. В то время распространилось представление о том, что война может быть священной и служит одним из тех занятий, в которых дворянин может принимать участие без ущерба для своей чести[107].

Все сказанное выше относилось и к военному флоту. Корабли сражались друг с другом. Их экипажи сходились в массовых потасовках, где решающим аргументом становились индивидуальные качества. Мало какой текст способен так удачно описать влияние рыцарских традиций на морские сражения, как хроника деяний графа Перо Ниньо, написанная его подчиненным во второй половине XV века. El victorial («Непобедимый») может считаться учебником рыцарства и летописью морских кампаний. В книге описывается рыцарь, не побежденный на поле брани или любви. Основные битвы он провел на море, а «выиграть бой – величайшее благо и величайшая слава земная». Когда автор вдается в рассуждения об изменчивости жизни, его собеседниками становятся Фортуна и Ветер, «матерью» которого является