— Ну и студено же на дворе! Вызвездило — страсть!

— А ты плешивых посчитай! — раздался из темнотыспокойный голос учителя.

— Ай проснулись!

— Подремал, — отвечал учитель, зевая.

На душе у него было пусто. Он спустил длинные ноги с кроватии соображал, идти или нет к дьячку. Есть хотелось, — надо было идти.

На селе было темно и тихо. Морозило; на черном небе сверкаликрупные звезды. Лай собачонки с того боку деревни звонко отдавался в чистомвоздухе… Свежесть зимней ночи ободрила Турбина.

— Отцу Алексею — почтение! — сказал оншутливо-громко и с ударением на «о», нагибаясь и входя в избушку дьячка. —С преддверием!

Дьячок чинил хомут, сидя на лавке около коптившей лампочки.Он медленно поднял голову и, приложив большой палец к ноздре, сильно дунулносом в сторону. И опять посмотрел на Турбина сквозь висевшие на кончике носаочки.

— Не на званом ли обеде были? — спросил он, слабоулыбаясь и утирая нос полою.

— На званом, отец Алексей, на званом.

Старшая дочка дьячка, косенькая, миловидная и тихая девочкалет шести, шлепая босыми ножками по полу, собрала на стол. Турбин молчапринялся хлебать щи.

— Попробую и я с вами… — сказал дьячок, откладываяхомут в сторону, подошел к лейке над лоханью, плеснул водой на руки и взялся заложку.

Косенькая девочка молча стояла у печки. Дьячок посмотрел нанее, опустил голову и сказал:

— Еже во плоти Рождество господа нашего Иисуса Христа…Да… воспоминание избавления церкви и державы… А там и отдание праздника, иНовый год… Что-то я забыл, когда восход солнца? Заход знаю, а вот восход? Вы непомните?

Турбин захохотал, откинувшись к стене и закрыв рот рукою.

— А на что он вам, отец Алексей?

Девочка подошла к столу и серьезно стала убирать ложки.Турбин смолк и поскорее выбрался на улицу.

— Эхе-хе-хе-хе! — говорил он, шагая в гору и качаяголовой.

На полугоре он остановился и глубоко вздохнул свежимвоздухом.

«Какой же, собственно, смысл в тоске? — подумалон. — Живут и хуже моего!»

К удивлению его, в училище светился огонь. Не отец липриехал? Или кто-нибудь из забытых товарищей? Но тогда у крыльца были былошади… «Наверно, Слепушкин или Кондрат Семеныч».

VIII

Кондрат Семеныч был сын обедневшего помещика, учился вгимназии, но дотянул только до пятого класса. Этому, впрочем, помогло и то, чтона охоте с борзыми он сломал себе ногу. От отца Кондрату Семенычу осталосьтолько тридцать десятин земли, небольшой флигелек на выезде Можаровки, шитье сдворянского мундира, портрет Николая I, два бронзовых шандала и дорожный ларчиккрасного дерева, из затейливых ящиков которого пахло старинными кислыми духами.Кондрат Семеныч сдал исполу мужикам землю, нанял кучера, записного охотника ипьяницу Ваську, и уже не разлучался с ним.

Кондрат Семеныч был широкоплеч, небольшого роста, особеннотогда, когда оседал на левый бок, на хромую ногу; черные волосы егокудрявились, а загорелое, кирпичного цвета лицо оживлялось маленькими веселымиглазками; нижняя челюсть выдавалась у него, но это придавало ему толькодобродушное выражение; концы черных усиков на короткой верхней губе лихозавивались кверху.

Душа у Кондрата Семеныча была добрая, открытая. Пил он и вкабаках, и в гостях, и на охоте, лгал, хвастался отчаянно и не скрывал этого:«А я тебе, брат, чертовски брехал вчера», — сплетничал без всякойпредвзятой цели — просто под влиянием расположения к другу, а друзьями у негона селе были почти все. Колтыхая по деревенской улице, он так же дружескивстречался и с помещиком, как и ставил ногу на втулку колеса к мужику, насыпаяиз его кисета цигарку махоркой. Носил, как все мелкопоместные, длинные сапоги,шаровары, картуз и поддевку, которая издавала какой-то особенный запах — запахпороха и лошади; как и они, любил хвастнуть своей рыженькой троечкой.

Турбин был у него раза два. Он надеялся через КондратаСеменыча познакомиться со многими помещиками. Но тот только силился напоитьего. К тому же и обстановка у него была не такая, какую думал встретить Турбин:крыльцо перед домом было разрушено; в прихожей пол был как в свиной закуте — такон был унавожен жившими здесь и зиму и лето турманами, которые при входе людейподнимались тучей, с шумом и свистом крыльев, и совсем затемняли свет,проникавший сквозь радужные от времени стекла. В углу залы был насыпан вороховса; тут же на соломе повизгивали, ползали и тыкались слепыми мордами гончиещенята; большая красивая сука, спавшая возле них, подняла голову с лап инаполнила всю залу музыкальным лаем. Голые стены кабинета были темны от табакуи мух; над турецким диваном висели ногайки, кинжалы и желтые шкурки лисиц. Подокном, на письменном столе, кучей была насыпана махорка, стояла коробкаколесной мази, лежала шлея; из-под стола зеленела четверть водки. Турбинчувствовал себя неприятно. Не нравилось ему и то, что Кондрат Семеныч говорилему «ты» и называл его циркулем.

Слепушкин служил на заводе подкурщиком; лицо у него былотолстое, обрюзглое и темное, как у заправского алкоголика, голос тяжелый,фигура медведя. Пил Слепушкин водку, смешанную с пивом: такой состав назывался«ершом», по трудности проглотить его сразу. В гостях у Турбина он засиживалсядо трех часов ночи и часто просил писать к лавочнику записки, чтобы тот прислал«дюжинку».

— Не понимаю, — говорил он сонно, облокотясь настол и глядя на учителя свинцовыми глазами, — не понимаю этих нежностей:ведь мне он не поверит… а я, надеюсь, в состоянии заплатить вам этот несчастныйцелковый.

— Само собой, — говорил Турбин, расхаживая покомнате, — я не сомневаюсь, но право же…

— Само собой, само собой! — дразнил Слепушкин.

— Пусть будет так… — начинал Турбин, — ноглавная вещь…

Тогда Слепушкин подымался.

— А уж этого «пусть будет так» я совсем невыношу! — говорил он с искренним презрением. — Вероятно, мы теперь нескоро увидимся.

IX

С неудовольствием вспоминая все это, Турбин подошел кучилищу и заглянул в окно.

Кондрат Семеныч лежал на кровати. Таубкин, выгнув сутулуюспину и запустив руки в карманы модных узких брюк, сверкал очками. Слепушкинсосредоточенно играл на гитаре, опустив голову и покачиваясь. Ему вторил нагармонике один из подвальных, Митька Лызлов, белобрысый и безусый. Он играл и сблаженной усмешкой тянул фальцетом:

А всем барышням-модисткам

По поклоннику по низком!

Но кто-то был еще, какой-то благообразный господин с лысинойво всю голову, с длинными черными баками. Осторожно Турбин пробрался кпротивоположному окну, и даже руки у него похолодели: это был Прохор Матвеич,линтваревский лакей.