Вдруг где-то далеко ударили в колокол. Мужики зашевелились,разом поднялись и, крестясь, с обнаженными головами, до земли поклонились навосток.

— Федор! Вставай! — взволнованно пробормоталстарик.

Мальчик вскочил и закрестился быстро и нервно. Засуетились ипрочие, торопливо накидывая на плечи котомки.

В окнах вокзала уже трепетали огни восковых свечей. Золотыеиконы сливались с золотым их блеском. Зала третьего класса наполняласьслужащими, рабочими. Мужики стали на платформе, у дверей, не смея войти в них.

Поспешно прошел молодой священник с причтом и сталоблачаться в светлые ризы, шуршащие глазетом; он что-то говорил и зорковглядывался в полусумрак наполнявшейся народом залы. Зажигаемые свечи осторожнопотрескивали, ветерок колебал их огни. А издалека, под темным ночным небом,лился густой звон.

«Воскресение твое, Христе спасе, ангели поют на небеси…» —торопясь, начал священник звонким тенором.

И как только он сказал это, вся толпа заволновалась,задвигалась, крестясь и кланяясь, и сразу стало светлее в зале, на всех лицахзасиял теплый отблеск восковых свечей, загоревшихся во всех руках.

Одни мужики стояли в темноте. Они опустились на колени иторопливо крестились, то надолго припадая лбами к порогу, то жадно и скорбносмотря в глубину освещенной залы, на огни и иконы, подняв свои худые лица спепельными губами, свои голодные глаза…

— Воскресни, Боже, суди земли!

1893

I

То, что так долго всех волновало и тревожило, наконецразрешилось: Великий Перевоз сразу опустел наполовину.

Много белых и голубых хат осиротело в этот летний вечер.Много народу навек покинуло родимое село — его зеленые переулки между садами,пыльный базарный выгон, где так весело в солнечное воскресное утро, когдакрутом стоит говор, гудит бранью и спорами корчма, выкрикивают торговки, поютнищие, пиликает скрипка, меланхолично жужжит лира, а важные волы, прикрывая отсолнца глаза, сонно жуют сено под эти нестройные звуки; покинуло разноцветныеогороды и густые верболозы с матово-бледной длинной листвой над криницею, приспуске к затону реки, где в тихие вечера в воде что-то стонет глухо иоднотонно, словно дует в пустую бочку; навсегда покинуло родину для далекихуссурийских земель и ушло «на край света»…

Когда на село, расположенное в долине, легла широкая ипрохладная тень от горы, закрывающей запад, а в долине, к горизонту, всезарумянилось отблеском заката, зарделись рощи, вспыхнули алым глянцем изгибыреки, и за рекой как золото засверкали равнины песков, народ, пестреющийяркими, праздничными нарядами, собрался на зеленую леваду, к белой стариннойцерковке, где молились еще казаки и чумаки перед своими далекими походами.

Там, под открытым небом, между нагруженных телег, началсямолебен, и в толпе воцарилась мертвая тишина. Голос священника звучал внятно ираздельно, и каждое слово молитвы проникало до глубины каждого сердца…

Много слез упало на этом месте и в былые дни. Стояли здеськогда-то снаряженные в далекий путь «лыцари». Они тоже прощались, как передкончиной, и с детьми и с женами, и не в одном сердце заранее звучала тогдавеличаво- грустная «дума» о том, «як на Чорному Mopi, на бiлому каменi сидитьясен сокiл- бiлозiрець, жалiбненько квилить-поквиляе…». Многих из них ожидали«кайдани турецькiї, каторга бусурманськая», и «cивi тумани» в дороге, иодинокая смерть под степным курганом, и стаи орлов сизокрылых, что будут «начорнiї кудрi наступати, з лоба очi козацьки видирати…». Но тогда надо всемвитала гордая казацкая воля. А теперь стоит серая толпа, которую навсегдавыгоняет на край света не прихоть казацкая, а нищета, эти желтые пески, чтосверкают за рекою. И как на великой панихиде, заказанной по самом себе, тихостоял народ на молебне с поникшими, обнаженными головами. Только ласточкизвонко щебетали над ними, проносясь и утопая в вечернем воздухе, в голубомглубоком небе…

А потом поднялись вопли. И среди гортанного говора, плача икриков двинулся обоз по дороге в гору. В последний раз показался ВеликийПеревоз в родной долине — и скрылся… И сам обоз скрылся наконец за хлебами, вполях, в блеске низкого вечернего солнца…

II

Провожавшие возвращались домой. Народ толпами валил подгору, к хатам. Были и такие, что только вздохнули и пошли домой торопливо ибеспечно. Но таких было мало.

Молча, покорно согнувшись, шли старики и старухи; хмурилисьсуровые хозяйственные мужики; плакали дети, которых тащили за маленькие ручкиотцы и матери; громко кричали молодые бабы и дивчата.

Вот две спускаются под гору, по каменистой дороге. Одна,крепкая, невысокая, хмурит брови и рассеянно смотрит своими черными серьезнымиглазами куда-то вдаль, по долине. Другая, высокая, худенькая, плачет… Обенаряжены по- праздничному, но как горько плачет одна, прижимая к глазам рукавасорочки! Спотыкаются сафьяновые сапоги, на которые так красиво падает из-подплахты белоснежный подол… Звонко, с неудержимой радостью пела она до глубокойночи, бегая на берегу с ведрами, когда отец Юхыма твердо сказал, что не пойдетна новые места! А потом…

— Прокинулись сю нiч, — говорил Юхымрастерянно, — прокинулись вони, Зинька, та й кажуть: «Iдемо напереселения!» — «Як же так, тату, вы ж казали…» — «Hi, кажуть, я сон бачив…»

А вот на горе, около мельниц, стоит в толпе стариков старыйВасиль Шкуть. Он высок, широкоплеч и сутул. От всей фигуры его еще веет степноймощью, но какое у него скорбное лицо! Ему вот-вот собираться в могилу, а он уженикогда больше не услышит родного слова и помрет в чужой хате, и некому будет емуглаза закрыть. Перед смертью оторвали его от семьи, от детей и внучат. Он быдошел, он еще крепок, но где же взять эти семьдесят рублей, которых не хватилодля разрешения идти на новые земли?

Старики, растерянно переговариваясь, каждый со своей думой,стоят на горе. Они все глядят в ту сторону, куда отбыли земляки.

Уже давно не стало видно и последней телеги. Опустела степь.Весело и кротко распевают, сыплют трели жаворонки. Мирно и спокойно догораетясный день. Привольно зеленеют кругом хлеба и травы, далеко-далеко темнеюткурганы; а за курганами необъятным полукругом простерся горизонт, между землейи небом охватывает степь полоса голубоватой воздушной бездны, как полосадалекого моря.

«Що воно таке, сей Уссурiйський край?» — думают старики,прикрывая глаза от солнца, и напрягают воображение представить себе этусказочную страну на конце света и то громадное пространство, что залегает междуней и Великим Перевозом, мысленно увидать, как тянется длинный обоз,нагруженный добром, бабами и детьми, медленно скрипят колеса, бегут собаки ишагают за обозом по мягкой пыльной дороге, пригретой догорающим солнцем,«дядьки» в широких шароварах.

Небось и они все глядят в эту загадочную голубоватую даль: