Однако, проживши год одиноко, Турбин стал вспоминать об отцес тоской и нежностью, дни и ночи мечтал о поездке домой. Он все обманывал себянадеждами на будущее: вот, мол, дай только это время пережить, а там… всепойдет прекрасно. Лето он пробыл на кондиции — из-за одного содержания — убогатого лесорубщика и думал отправиться домой в августе, хотя недельки на две.Но нужно было справить к зиме тулуп. Осенью он надеялся на Святки. Со всемиподробностями представлял он себе, как приедет домой… долго будет сидеть сотцом в первый вечер за самоваром, в знакомой чистой и теплой хате, задушевнобудет говорить с ним до поздней ночи. А потом поедет в большое торговое село кдвоюродной сестре; у сестры будут каждый вечер гости, барышни и молодые люди сфабрики. «Надо будет захватить с собою гитару», — думал Турбин.

Чтобы скопить денег, он от священника перешел обедать иужинать к дьячку. Но в ноябре отец написал ему, что он должен ехать вгубернский город лечиться, и просил денег. Чтобы предупредить отказ, письмобыло строго и властно. Внизу же была приписка: «А последнее мое слово: имейБога и сознание, пожалей мою старость». И учитель отослал все свое сбережение.Осталась надежда заработать корреспонденциями. Он стал почти ежедневно посылатьв губернский город статейки под заглавием: «Родные отголоски» и за подписью«Ариель». Но из них взяли только пару заметок — о дождях и о несчастном случаена винокуренном заводе.

III

Школа стояла одиночкой, на горе. Слева были церковь икладбище, походившее на запущенный сад, справа — косогор. Дорога шла из полеймимо училища влево под гору. Под горой, ниже кладбища, жили духовные; противних, через дорогу, стояли лавка и кабак Грибакина. На той стороне, за речкой,была усадьба Линтварева с белыми хоромами и скучно синеющими рядами елей передними. Винокуренный завод вечно дымился в стороне от нее, над речкой. Подле негонаходились неуклюжие заводские строения — очистные, подвальные — и домики наманер железнодорожных — для служащих.

С завода приходили к Грибакину гости — старый барский повар,всеми уважаемый за его поездку в Иерусалим, о которой он постоянно со смирениеми важностью рассказывал, и за его близкое знакомство с интимной жизнью господ,конторщики, подвальные, дистиллятор, медник. Это был народ, лавочнику нужный;по вечерам они забавлялись у него стуколкой. Турбин избегал попадать на такиевечера: его усаживали за карты, а он не любил проигрываться. Да и Грибакинобходился с ним учтиво, но холодно. Весной он заметил, что у его жены,нахально-красивой молодой женщины, стали завязываться с учителем какие-тоособенные разговоры, заметил и не подал виду, выжидая, что дальше будет: такойон был благообразный и вежливый старичок в опрятной серой поддевочке. И правда,учитель нравился лавочнице. Но он старался отделываться от нее шуточками. Онасперва покрикивала на него — «это еще что за новости?» — а потом начала зватьгулять на кладбище и все чаще напевать сдержанно-страстно, прикрывая, как бы визнеможении, глаза:

Вот скоро, скоро я уеду,

Забудь мой рост, мои черты!

Тогда Турбин стал пропадать по вечерам в поле. «Пойдутсплетни, — думал он, — различные неприятности… немыслимо!» Илавочница стала говорить ему при встречах дерзости.

«Ага, — думал Грибакин, — перековала язычок!»

В гостях на заводской стороне учитель бывал у дистиллятораТаубкина. Таубкин, молодой еврей, рыжий и золотушный, в золотых очках дляблизоруких, был человек очень радушный, и у него собиралась большая компания.Но между нею и учителем отношения тоже как-то не завязывались. Учитель дичился,а заводские все были друг с другом запанибрата, — все жили дружно, однимиинтересами, часто бывали друг у друга, пили портвейн и закусывали сардинами,танцевали под аристон, а после играли в «шестьдесят шесть». Старшие рабочие назаводе из очистной, здоровые мужики в фартуках, отличались во всем грубойрешительностью и собственным достоинством. Учитель некоторых из них побаивалсядаже, — например, посыльного на почту: говорил ему «вы», давал на водку,но посыльный все-таки поражал его своим презрительным спокойствием.

IV

Осень началась солнечными днями.

По воскресеньям Турбин с утра уходил в поле, туда, где видныбыли на горизонте станция и один за другим уходящие вдаль телеграфные столбы.Его тянуло туда, потому что в ту сторону поезд должен был унести его на родину.

С утра было светло и тихо. Низкое солнце блестелоослепительно. Белый, холодный туман затоплял реку. Белый дым таял в солнечныхлучах над крышами изб и уходил в бирюзовое небо. В барском парке, прохваченномночною сыростью, на низах стояли холодные синие тени и пахло прелым листом ияблоками; на полянах, в солнечном блеске, сверкали паутины и неподвижно рделисветло-золотые клены. Резкий крик дроздов иногда нарушал тишину. Листья,пригретые солнцем, слабо колеблясь, падали на темные, сырые дорожки. Сад пустели дичал; далеко виден был в нем полураскрытый, покинутый шалаш садовника.

Не спеша, учитель всходил на гору. Село лежало в широкойкотловине. Ровно тянулся ввысь дым завода; в ясном небе кружили и сверкалибелые голуби. На деревне всюду резко желтела новая солома, слышался говор, сгромом неслись через мост порожние телеги… А в открытом поле — под солнцем, кюгу — все блестело; к северу горизонт был темен и тяжел и резко отделялсягрифельным цветом от желтой скатерти жнивья. Издалека можно было различитьфигуры женщин, работающих на картофельных полосах, медленно едущего по полюмужика. Золотистыми кострами пылали в лощинах лесочки. Кирпично краснели крышипомещичьих хуторов. Учитель напряженно смотрел на них. Им овладевалобеспокойство одиночества, тянуло в эту неизвестную ему среду, в новуюобстановку, где жизнь, как ему казалось, проходит свободно, легко, весело. И задумами о помещичьей жизни он совсем не видел простора, красоты, которая былавокруг.

На месте срубленного леса белела щепа, среди обрубленныхсучьев и поблекших листьев возвышались три длинные, тонкие березки с уцелевшимимакушками. Их очертания так хорошо гармонировали с открытыми далями. А Турбин,при виде этих березок, всегда вспоминал, что здесь он встретил жену Линтварева.С Линтваревыми он познакомился и встречался несколько раз на станции. Онидержали себя с ним просто и даже ласково. Про Линтварева было слышно, что онокончил курс в университете, увлечен земскими делами, профессиональнымобразованием. Все это, с придачей богатства и знатности, внушило Турбинубольшое уважение к Линтваревым. При встрече с ним жена Линтварева так ласковоулыбнулась ему и показалась так изящна и аристократична, что учитель покраснелот радости и тут же решил непременно побывать у них в гостях, завязать прочноезнакомство. Он долго глядел вслед ее английскому шарабану. Он не видел, кудаидет, мечтая о том, как он будет сидеть у Линтварева на балконе, вести интересный,живой разговор, пить прекрасный чай и курить дорогую сигару…

V

В конце сентября, в октябре дожди лили с утра до ночи.Линтваревы уехали. Сад их почернел, стал как будто ниже и меньше. Деревняприняла темный, жалкий вид. Холодный ветер затягивал окрестности туманнойсеткой дождя. В училище запахло кислой печной сыростью, стало холодно, темно инеуютно.