соседней палаты однажды добродушно назвал Градова киллером, когда тот ел суп. Градов не выдержал, хотел плюнуть в рожу соседа, но в результате плюнул себе в суп.

Близился день операции, но Градов спокойничал. «Не мне умирать, а другим», — считал он.

Семён Изборов провожал Градова на стол потоком сомнительных истин вроде:

— В больном теле здоровый дух, а в здоровом теле никакого духа нет.

Но левый глаз его, особенно выразительный, был строг и мрачен, как у какого-нибудь создателя антиутопий, однако правый был чуть повеселее.

Такая асимметрия путала впечатлительного больного, того самого, который кричал «ку-ка-ре-ку». «Не может быть такое в природе, — думалось ему. — Если только у ведьм. Говорят, у них даже сиськи разные».

…Операции, обычно проходившие здесь блестяще, надо отдать должное первоклассным хирургам, в случае с Градовым вдруг дали осечку.

«Осечка» состояла в том, что Градов где-то в середине операции внезапно увидел врачей, суетящихся около его больного тела, а сам был как бы в стороне…

Разумеется, это было состояние клинической смерти, при котором выход сознания из тела зафиксирован в многочисленных случаях.

Но Градов понял всё по-своему. Как патологическое сновидение. Крепок он был в своём неверии.

Его удалось спасти, в том смысле что вернули в тело.

Но в какой-то момент, то ли когда он стал просыпаться, то ли когда совершалось возвращение, открылось нечто, ужаснувшее его.

Он увидел — как бы внутри своего сознания — лицо человека с совершенно живыми, будто материализованными глазами. Взгляд был жесток, холоден и непримирим. Черты лица пугающе напоминали черты ненавистного Изборова. И взгляд был направлен в какую-то бесконечную даль.

Видение, если так можно выразиться, вскоре исчезло, и Градов погрузился в послеоперационную антинирвану.

Он, однако, относительно быстро пошёл на поправку. Когда его перевезли из реанимации в палату, громко ругался матом, чем веселил окружающих.

Сёстры носились с ним, как с золотой куклой: денег на своё здоровье киллер не жалел.

Но на несколько дней глаза его стали как кукольные, и только потом возникло прежнее ледяное выражение, которое порой менялось на истеричное.

Однажды во сне он почувствовал, что на него смотрят, и открыл глаза. Над его лицом склонился Изборов. Тень его падала прямо в душу Градова. Хотя как может тень падать в то, что неосязаемо?

— Что? — прошептал Максим.

— Я думал, вам плохо, — тихо произнёс Изборов.

— Почему? Почему? Я здоров.

Изборов отшатнулся.

— Здоровых сейчас в роде человеческом нет, — ответил он тихо. — Не надейтесь особенно.

В палате никто не реагировал на этот потаённый сновидческий разговор. Иногда только слабый стон или воздыхание.

Стояла чёрная ночь, где-то во дворе, за постройками, лаял свирепый пёс. В коридоре тускло горел ночник у дежурной сестры, но самой её не было видно. Где-то спала, наверное.

Максим тупо смотрел на Изборова и думал: что он от меня хочет? И где-то на запредельном плане возник страх. Страх перед ночью, болезнью и Изборовым.

Семён понял молчание Максима как ответ на его слова.

— Ты молчишь, и это лучше слов, — проговорил он. — Я думаю, что на самом деле тебе очень плохо, Максим, так же, как и многим, очень многим другим на этой планетке.

Градов вдруг как-то автоматически кивнул головой: мол, да, это так, но в мыслях хотел ответить по-иному: мол, всё прекрасно. Ведь раньше, до больницы, он именно так и считал — жизнь прекрасна.

Изборов одобрил его, и глаза его просветлели.

— Но ты должен понять одну тайную вещь. Можешь рассматривать это как мой совет тебе. Как бы тебе ни было плохо, где бы ты ни страдал, как бы тебя ни терзало что-то, помни — это ты должен превратить в радость или даже в наслаждение. Ведь раз ты страдаешь, значит, жив. Жив, жив, жив, где бы ты ни был. Разве это не радость?!

И Семён тихонько, каким-то глубинным смрадом засмеялся.

Никто не отозвался на этот ночной полухохот. Лишь тот, кто кукарекал, Володя Курнев, спросил во тьме: «Кто там?» Как будто в палату кто-то вошёл и наклонился над ним.

— Не понял, — сухо ответил Максим.

Лицо Изборова сморщилось:

— Что ж тут не понять, Максим? Ты ведь жить хочешь? Но мне определённо видится, что черно тебе будет, ох черно! Так научись жить в этом, в этой кровавой тьме… Страдаешь, но радуешься, что жив. Воешь, но ведь вой — знак жизни. Как хорошо-то, Максим, как сладко! Как сладко всё устроено!

И Семён подмигнул Градову.

— Как ладно-то всё! Одни ладушки.

Изборов хохотнул опять.

— Я что-то не пойму, — пробормотал Градов. — Операция моя прошла удачно. Я в себе уверен всегда был.

— Ох, дитё ты, Градов, истинное дитё.

Глаза Изборова внезапно как-то загорелись.

— Хочешь, Максим, дам тебе адресок в одну тайную, надёжно подпольную группу? Там тебя научат, как радоваться бытию даже при самых страшных страданиях… Соглашайся, Максим, пока не поздно.

И Семён похлопал Градова по колену.

Максим окончательно проснулся и вспылил.

— Да вы что?! Отстаньте от меня с вашим бредом, — прошипел он. — Иначе я позову сестру! Уходите к себе в постель.

Изборов улыбнулся:

— Хотел сделать доброе человеку, а вы брыкаетесь. Хорошо, я уйду.

И он медленно уполз к себе.

— Я человек трезвый и практичный, — бормотал ему вслед Градов. — Меня не запугать будущим.

А в глубине всё-таки испугался своих слов. «Ты, Максим, будущее не трогай, — шепнул сам себе в полусне. — А то ещё укусит. За всем не углядишь».

Ночь оказалась мучительной… Все спят, точно превратились в трупы, как будто и не дышат. Даже Изборов притих.

Максим ворочался, шептал, никак не мог заснуть и наконец вышел в коридор. Там тоже никого. И тишина какая-то подозрительная.

Градов присел на диванчик. И вдруг чуть не запел от радости. Он же выздоравливает, и впереди его ждёт любимый труд. И он вернулся в палату окрылённый. Да и в палате, словно по команде, заворочались, засипели, заохали… Это тебе не тишина мёртвых.

Он лёг в кровать и тихонечко запел под одеялом, чтоб не разбудить других, особенно Изборова. Но не таков был Семён Петрович, чтобы нарушить свои сны.

Наконец Максим заснул. Проснулся — вокруг утро, шум, жизнь. В палату входят врачи…

«Утро — это по мне, — обрадовался Максим. — Я и работу свою люблю выполнять именно утром».

Посмотрел в сторону Изборова — кровать оказалась смятой, но самого не было.

«Ушёл людей пугать, — решил Градов, усмехаясь про