Пришёл даже спившийся Полумраков. Целуя на прощанье в гробу Сашу, Алла не удержалась и укусила его за ухо.

Но Ключева уже совершенно не интересовала участь генерала. Первое, что он увидел после смерти, когда сознание вернулось к нему: он вроде бы стоит перед той самой австриячкой, торговкой съестным, и кричит:

— Матка, матка! Яичко, яичко… Ко-ко-ко! Ко-ко-ко!

Потом Ключев оглянулся. Но вокруг не было города, не было Вены, не было и Гали с Полумраковым. Одна пустота и сияние.

— Ко-ко-ко! — бормотал он.

Австриячка улыбалась.

Дела житейские

Playboy 11, 2005 

Максим Градов вспоминал: в детстве, самом счастливом периоде жизни, он слыл полуидиотом, но с прорывом в юмор и даже гротеск. Смешил он очень окружающих, особенно школьных учителей.

Но потом нормальность вошла в свои берега. Идиотизм исчез, как мыльный пузырь, зато юмора поубавилось. Серьёзен стал в жизни Максим. Тут на носу перестройка и т. д., и устроился Градов в охранники на сомнительную, но авторитетную фирму. Сомневались в ней только знающие люди да напарник Градова, старый Филипыч. Однако он сам был ещё более сомнителен: вдруг ни с того ни с сего заговорит на испанском языке, хотя откуда такому знать этот язык? К тому же на небо слишком часто смотрел, будто оттуда придёт беда.

Так и жил Градов довольно спокойно: с женой и дочерью разъехался и предпочитал всему в мире охоту на зверей. Как будто звери кому-то мешали. Спокойствию помогало и отсутствие друзей, точно не до друзей ему было на этом свете. Торопился куда-то.

И внезапно — судьба, она ведь внезапность любит — обрушилась на его тихую, но где-то, по лесам, кровавую жизнь катастрофа.

Уволили его, говорили, по доносу, и, кроме того, нельзя не отметить, что у жены владельца фирмы он почему-то вызывал отвращение.

«Взгляд на жизнь у меня меняется, как только его увижу, — говорила эта жена своему супругу. — Причём в какую-то поганую сторону».

Супруг долго не верил, а потом согласился.

Выгнали его прямо-таки с наглым позором, со слухами о личной неполноценности.

Последнее особенно раздражило Максима. И злости в нём набралось столько, что хватило бы на третью мировую войну.

Злоба злобой, а кушать надо. Полное опустошение души получилось.

И решил Максим податься в киллеры. Стрелок он был отличный. Но как выйти на заказчиков?

В этом, как ни странно, дед Филипыч помог: даром, что ли, он знал испанский язык?

«Обидели тебя крепко, Макс, но ты на мою старость надейся, я тебя не подведу, — шамкал дед молодому тридцатипятилетнему, полному сил Градову. — Вишь, я хоть и дед, а меня на фирме держат. Разумей теперь».

Градов чуть скулу свою не свернул от удивления. Но на зов пошёл — больно глаза у деда были колючие, но верные.

«Многих, наверное, этот дедок своим взглядом пришлёпывал к себе», — рассуждал Градов.

…А потом пошло как по маслу.

Киллер из него вышел отменный. Убивал запросто, как птиц. И о себе худо не думал. Словно осуществил свою мечту. Пошли серьёзные заказы, а с ними и приличные деньги. Часть денег он отсылал жене, несмотря на то что стала она ему чужой.

И всё из-за дочки. После каждого убийства дарил ей детские платьица красоты полурайской и, конечно, всевозможные сладости. Что ещё девочке нужно?

Купил квартиру, нарочито скромную, и в деньгах соблюдал осторожность. Даже на курорты, пусть и шикарные, ездил по чужому паспорту, профессионально оформленному для него. Книги любил читать о подвигах.

Дед Филипыч, пристально на него глядя, говорил: «Ты смотри, Максим, ты человек без уюта на этой земле. С тобой всякое может случиться. Тем более ты сейчас счастлив. А счастливых время наше не любит. Я тебе советую: притворись несчастным, поплачь, расслюнявься немного».

Но Макс на такие речи отвечал надменностью. Верил он деду, но не во всём.

Беда обрушилась, как вихрь в пустыне.

Диагноз был однозначен: самая зловещая болезнь. Градов сначала воспринял это сообщение с юмором. Но потом ему дали понять: надо срочно оперироваться, иначе можно проститься со сладкой жизнью. Градов почему-то решил, что его обманывают. Только не мог понять ради чего. Повторил анализы, прошёл осмотр — то же самое.

Он сначала хотел накричать на врача, но потом сник.

Больницу выбрал дорогую, коммерческую. Это было небольшое учреждение, но действительно первоклассное.

«Такой в нашу грязную лечебную дыру не полезет», — говорила его соседка, озабоченная потоком негативных мелочей жизни.

И правда, несмотря на старательную внешнюю скромность, в Градове чувствовался достаток. В палате рядом с ним лежал настоящий толстяк. Но глаза его, глаза… они скорее подошли бы Люциферу, чем больному человеку.

Толстяк шумно приветствовал Градова и сразу спросил:

— Профессия?

Макс растерялся.

А толстяк на всю палату произнёс:

— Знаю. Киллер! — и зычно захохотал при этом.

Градов ошалел, но заставил себя улыбнуться: мол, он сам любитель шуток.

Но толстяк не унимался:

— У меня глаз пронзительный. Всё видит насквозь. Сам от этого страдаю…

А потом закончил:

— Давайте знакомиться, Изборов Семён Петрович.

Градов расплылся в улыбке, произнося своё имя-отчество.

Всё, разумеется, улеглось.

Только один больной в углу произнёс неожиданно:

— Ку-ка-ре-ку!

На этом и закончилось знакомство.

Условия в больнице были хорошие, особого пессимизма не чувствовалось. Операции так операции.

Толстяк Семён Петрович убеждал Градова:

— Ты, главное, ни о чём не думай. Если даже на тот свет без дум уйдём, нам же будет легче. Пусть Всевышний за всех думает. А мы людишки, и всё, пусть и богатые.

Градов пучил глаза:

— Ну и оригинал же вы. Впервые такого…

Он чуть не произнёс «убиваю», но в последний момент спохватился:

— …встречаю.

— Меня каждый человек впервые встречает. И доволен судьбой при этом, — ответил толстяк.

— Какой у вас диагноз?

— Неоперабельный рак, — и толстяк захохотал. — Шучу.

В этой больнице все операбельны. Даже здоровые.

И он нехорошо подмигнул Градову. На Градова Изборов со своими шутками действовал патологически: он чувствовал, что в нём начинает просыпаться давний его приятель — полуидиот.

«Интеллигентный человек, а сам о каком-то Всевышнем бормочет. И всё подмигивает, подмигивает, — думал Градов в полусне. — И всё шуточки, шуточки, как заноза».

Слово не воробей — и с подачи Семёна Петровича в палате дружно называли Градова киллером. Это доводило его до бешенства, но он боялся проявлять какую-либо реакцию. Мол, такая уж шутливая палата попалась — только и говорил он.

Палат в этой маленькой больнице было мало, и даже кто-то из